class="p1">Приблизительно в это же время в Америке занялся свойствами электричества Бенджамин Франклин. Он поставил вопрос, наэлектризованы ли грозовые облака. Французский физик Далибар установил около Парижа высокий железный шест, изолированный деревянной подставкой. Во время грозы 10 мая 1752 года над шестом прошла гроза, шест наэлектризовался, из него пошли искры. В июне того же года, не зная об опытах Далибара, Франклин запустил под облака шелковый воздушный змей с прикрепленным к нему металлическим острием и пеньковой бечевой, за которую держали змей. На нижнем конце бечевы был привязан ключ, а к ключу шелковая веревочка, изолировавшая всю систему. Когда бечева намокла от дождя, то из ключа можно было извлекать искры (излагаю это по Меншуткину). В июле 1752 года Рихман построил у себя дома прибор, получивший название «громовая машина». Он продел железный прут длиной в 6 футов через бутылку с отбитым дном, к концу прута прикрепил железную проволоку и провел ее изолированно в комнату. К концу ее он подвесил железную линейку, а к линейке – шелковую нить. Когда электричество было в проволоке, нить отходила и «гонялась за пальцем». По примеру Рихмана сделал подобную машину у себя в квартире и Ломоносов.

26 июля 1753 года в первом часу дня в доме Ломоносова собирались сесть обедать. В это время поднялись громовые тучи. «Гром был нарочито силен, дождя ни капли». Ломоносов пошел к громовой машине посмотреть, что происходит. «Пока кушанье на стол ставили, – писал потом Ломоносов И. И. Шувалову, – дождался я нарочитых электрических из проволоки искор, и к тому пришла жена моя и другие… Внезапно гром чрезвычайно грянул в самое то время, как я руку держал у железа и искры трещали. Все от меня прочь побежали… Любопытство удержало меня еще две или три минуты, пока мне сказали, что щи простынут, а при том и электрическая сила почти перестала». Щи Ломоносову не пришлось попробовать – прибежал человек Рихмана с докладом, что «профессора громом убило». (Рихман в то же время, что Ломоносов, сидел у своей громовой машины.) Ломоносов сейчас же побежал на квартиру Рихмана, но тот уже был бездыханным. «Итак, он [Рихман] плачевным опытом уверил, что электрическую громовую силу отвратить можно; однако на шест с железом, который должен стоять на пустом месте, в которое бы гром бил сколько хочет. Между тем умер господин Рихман прекрасною смертью, исполняя по своей профессии должность. Память его никогда не умолкнет». Ломоносов исходатайствовал перед Шуваловым, чтобы вдове Рихмана была назначена пенсия в размере его жалованья.

Ломоносов интересовался и астрономическими явлениями. 26 мая 1761 года он наблюдал прохождение планеты Венеры по солнечному диску. Он заметил «тонкое, как волос» сияние, окружавшее часть диска Венеры, еще не вступившей на солнечный диск. Ломоносов объяснил это явление «преломлением лучей солнечных в Венериной атмосфере». Существование атмосферы на Венере было тогда неизвестно астрономам. Свое открытие Ломоносов опубликовал в мемуарах Академии наук. Тридцать лет спустя английский астроном Гершель вновь открыл «Венерину атмосферу».

В круг интересов Ломоносова входило и мореплавание. В своем «Рассуждении о большей точности морского пути» (1759) Ломоносов рассмотрел ряд теоретических вопросов мореплавания, указал лучшие способы определения широты и долготы на море и предложил ряд практических советов для мореходов. В 1763 году Ломоносов написал «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможности проходу Сибирским океаном в восточную Индию». В этом сочинении Ломоносов установил направление движения льдов в Северном океане и пришел к выводу, что лучший путь для достижения Северного полюса проходит между Шпицбергеном и Новой Землей.

Между другими своими опытами в химической лаборатории Ломоносов в 1749 году с увлечением занялся новым для него делом – мозаикой. В этом деле искусство связалось с химией цветного стекла, оптикой и техникой. Ломоносову пришлось выполнить тысячи пробных плавок, прежде чем овладеть техникой изготовления и компоновкой кусочков стекла в художественную мозаичную картину. Сохранилось двенадцать таких картин, выполненных в лаборатории Ломоносова (в том числе «Полтавская баталия»). В знак признания работ Ломоносова по мозаике Болонская академия наук избрала его своим почетным членом.

В 1752/53 учебном году Ломоносов прочел в академическом университете курс лекций по физической химии для более подготовленных студентов. Записалось на курс несколько студентов, из которых Ломоносов особенно одобрял Степана Румовского (о котором я дальше буду говорить особо). Лекции сопровождались показательными опытами.

В следующем году Ломоносов принял деятельное участие в учреждении Московского университета. Ломоносов был главным советником И. И. Шувалова в этом деле. Излюбленная мечта Шувалова, которую разделял и Ломоносов, была установить в России законченную систему народного образования, от низших школ до университетов. Академический университет сыграл большую роль в подготовке русских ученых, но это было замкнутое учреждение для специалистов, почти не связанное с общественной жизнью. Это не был «настоящий» университет.

Университет решено было открыть в Москве, находящейся в центре России. Туда всего легче можно было собрать достаточное количество учащихся. При университете постановлено открыть гимназию. Ломоносов всегда отстаивал принцип всесословности обучения (чему и Шувалов сочувствовал). В студенты университета положено было принимать и дворян, и разночинцев. Но в отношении гимназии Шувалову пришлось сделать уступку нравам московского дворянства. Открыто было две гимназии – одна для дворян, другая для разночинцев. Крепостным крестьянам доступ и в гимназию и в университет был закрыт. Окончившие одну из гимназий поступали в университет по особому вступительному экзамену. И Шувалов и Ломоносов понимали, что для начала придется удовлетворяться университетом скромного масштаба в смысле количества профессоров и студентов и оборудования учебной и ученой части. Но оба они работали для будущего с твердой верой в него. Дело было организовано на следующих началах: университет не подчинен никакому иному присутственному месту, кроме Правительствующего сената, и ни от какого иного места не обязан принимать повелений.

Во главе университета стояло несколько кураторов. Главным из них был сам Шувалов. Университет делился на три факультета: юридический, медицинский и философский. На все факультеты предназначено было десять профессорских кафедр. Химия, натуральная история и анатомия преподавались на медицинском факультете; физика – на философском.

Для начала вместо десяти профессоров было назначено всего пять: двое русских и трое иностранцев. Русские были рекомендованы Ломоносовым: профессор элоквенции Поповский и математик Барсов. Иностранцев выписали по указанию Г. Ф. Миллера. К 1762 году число профессоров наконец было доведено до десяти (один из них – третий русский – математик Аничков). Дальше дело стало развиваться немного быстрее. В 1767 году был назначен профессором юридического факультета Семен Ефимович Десницкий, закончивший свою подготовку в Глазго под руководством Юма