Что думал по этому поводу юный супруг Володя, неизвестно, потому что он всегда думал так, как Маша. В его семье было принято слушать мать – Машина свекровь Эвелина Павловна была женщиной строгой и властной. Но при этом умной. Знала, когда кнут сменить на пряник. Ее супруг жену уважал, слегка побаивался и готов был каждому встречному рассказывать, какая у него Элечка умница, какая замечательная хозяйка и прекрасная мать. Мать Эвелина Павловна была и вправду хорошая. Володя всегда чувствовал ее поддержку, порой весьма навязчивую, но его это никогда не смущало. «Мама лучше знает, что тебе надо» – эту фразу Эвелина Павловна сделала рефреном своих отношений с сыном. А он и не протестовал. Так удобнее. Знаете, многие мужчины говорят, что служить в армии им нравилось, потому что не надо думать – знай себе исполняй то, что за тебя решили другие. Вот и Володины отношения с матерью чем-то напоминали армию: упал, отжался, мама знает лучше…

Маруська наша Эвелине Павловне решительно не нравилась: вертихвостка, к тому же больно много о себе понимает. К тому же она отдавала себе отчет в том, что с появлением Маши ее годами выстраиваемые отношения с сыном станут совсем другими – Володечка переползет из-под ее каблука под Машин. Маша вряд ли станет играть по ее правилам. «Мама знает, как лучше» – с насмешливой, своенравной Машкой такой фокус не пройдет.

Девочка, которую назвали Настей в честь Машиной бабушки, всего пару месяцев не дожившей до рождения правнучки, была беспокойной, болезненной. Ей были нужны врачи, массаж, усиленное питание, особые смеси. Словом, все то, что в начале девяностых найти было немыслимо. На прилавках стояли в ряд банки с солеными зелеными помидорами и бычками в томате. Наташа с Виктором особо помочь детям не могли – НИИ, где они работали много лет, развалился, директор сдал огромные площади в аренду, а люди оказались на улице. Те, что помоложе и пошустрее, стали челноками или пошли работать в первые кооперативы. А Наташа и Виктор растерялись: ездить в Польшу и Турцию за шмотками вроде не по возрасту, стоять за прилавком – тем более. Наташа пыталась давать уроки математики и физики недорослям, но это были копейки. А тут Виктора разбил инсульт: уж очень он страдал из-за неприкаянности, никчемности, очень болезненно реагировал на все, что происходило. Наташа не отходила от него днем и ночью, помогать Маше, как раньше, уже не могла.

И тогда Эвелина Павловна объявила, что ради «детей» готова поменять работу: уйти из общеобразовательной школы, где она преподавала домоводство, в коррекционный интернат – там и платят больше, и регулярные продуктовые заказы дают. И здесь Маруся совершила первую стратегическую ошибку. Ей бы вежливо, но твердо отказаться от «жертвы» – дескать, спасибо, дорогая Эвелина Павловна, очень ценим вашу самоотверженность, но мы уж как-нибудь сами. Но она была так растеряна, так напугана, что не справится одна с ребенком, что не сможет дальше учиться. Да что там – вся жизнь пойдет под откос!

Теперь Эвелина Павловна имела полное право по-хозяйски заявиться к ним в квартиру в любое время, открыв дверь собственным ключом, бесцеремонно заглянуть в кастрюли, попенять Маше, что она плохо ухаживает за ее сыном, не слушая возражений, сварить «детям» борщ – в соответствии с ГОСТом, не зря же она преподавала домоводство. Машка рассказывала, что все свои действия ее свекровь сопровождала комментариями, будто и не выходила из класса: «Закладываем в наш борщик зажарочку», «А теперь картошечку, форма нарезки – кубики со стороной шесть миллиметров», «О, наш борщик почти готов, для подачи нам понадобится сметанка». Маруся уверяла, что от всех этих уменьшительно-ласкательных суффиксов у нее пропадает молоко. Особенно ей было неприятно, когда свекровь так же по-хозяйски брала из кровати Настеньку и принималась инспектировать.

– Ну-ка посмотрим, как твои родители тебя запеленали, – говорила она, и Маше казалось, что Эвелина сейчас ей скажет: «Плохо запеленала! Садись, два, без матери завтра не являйся!»

– А сколько же раз твоя мама с тобой сегодня гуляла? – спрашивала свекровь у двухмесячной внучки, словно игнорируя стоящую рядом Машу. – Ленится твоя мама на улицу выходить, не до того ей, видно, – сварливо заключала Эвелина, поджимая губы. – Ну ничего, бабушка уже пришла, сейчас она порядок-то наведет.

Маша пробовала возражать:

– Эвелина Павловна, зачем вы так? Такое ощущение, что вы Насте мать, а я мачеха. Она уже скоро все понимать начнет, вы же ей внушаете, что я ее не люблю и не забочусь о ней!

Эвелина сначала отмалчивалась, но однажды, резко развернувшись, дала-таки отпор:

– А ты заботишься? – Лицо у нее стало красным, голос визгливым. Маша подумала, что плохо знала свекровь – ей бы на рынке картошкой торговать, а не в школе работать. – Заботишься? Да ты о себе заботишься, все думаешь, как бы сбежать хвостом крутить. С подружками часами трындишь, пока ребенок в мокрых пеленках надрывается! Лишний раз на воздух девочку не вывезешь, ждешь, когда Вова придет. А он, между прочим, учится и работает. Его не припахивать после работы надо, а супу налить и дать отдохнуть! И деньги, что он приносит, не на помады и мазилки всякие тратить, а на ребенка! И ты мне не указывай, что мне внучке говорить! Я на вас пашу, между прочим, ишачу с утра до вечера! Думаешь, легко мне с этими дебилами работать? Но не жалуюсь! И не сомневайся, не ради тебя я это делаю и даже не ради сына. А ради внучки! Твои же ни копейкой, ни куском хлеба не помогают! Мать-то твоя хоть бы раз в неделю приезжала с внучкой погулять! Так нет, нашла отмазку – муж у нее, видите ли, болен! А кто сейчас здоров? Нет, ты мне скажи! Я, что ли, здорова? Или муж мой? Да у меня давление под сто восемьдесят! А ничего, работаю!

Эвелина сама себя накручивала, голос у нее становился все громче и тоньше, и Маше, на которую в жизни не повышали голос, показалось, что свекровь сейчас разобьет удар. Ей сделалось по-настоящему страшно. И еще – очень обидно. Все, что говорила Эвелина Павловна, было несправедливо, особенно нападки на родителей. Виктор уже несколько месяцев не вставал, не говорил, только жалобно мычал и плакал. Наташа похудела, вымоталась. За ночь ей удавалось поспать от силы часов пять, и то не подряд. У нее рвалось сердце при мысли, что Маша одна с ребенком, что ей надо вернуться в институт, доучиться, получить диплом. Но с кем оставить Настеньку? Где взять денег на няню? Ответов на эти вопросы у нее не было, впору было самой заплакать. Она и плакала, но дочь старалась подбодрить.

А Маша обнаружила, что Эвелина приходит к ним все чаще, а уходит все реже. И когда приходит свекровь, она, Маша, становится лишней.

И тут ей бы повернуть ситуацию: решительно взять все в свои руки, забрать у свекрови ключ от квартиры, в конце концов! Но слаб человек! Маша рассудила, что, если Эвелина все равно приходит каждый день часа в три и уходит поздно вечером, а иногда и вовсе не уходит, остается ночевать в их однушке, значит, можно перевестись на вечерний и снова зажить развеселой студенческой жизнью.

Она даже стала себя ловить на том, что ждет прихода свекрови. Лишь в замке поворачивался ключ, она, схватив сумку, с низкого старта бросалась вон из квартиры. Подальше от Настиного крика, ненавистного быта, пеленок, распашонок и кашек. Сначала ей было стыдно, но потом она уговорила себя, что так всем лучше: бороться с Эвелиной бесполезно, она прочно оккупировала место в их квартире и заняла роль Настиного самого близкого человека. Разговаривать на эту тему с Володей Маша попробовала лишь раз и поняла, что муж ей не союзник. Он стал ее горячо убеждать, что «мама хочет только как лучше, она любит Настеньку, у мамы опыт и вообще…»