Каскад воды, удивительный водопад надолго привлёк к себе внимание Марии. Но её слух уловил вдруг странное чириканье, пение птиц, и она завертела головой, пытаясь увидеть источник этого прекрасного пения. Высоко над головой по стенам были развешаны клетки с канарейками, и их неумолчный щебет, рулады и трели висели в воздухе плотным рассыпчатым гудом.

Конечно же, клетки были ажурные, деревянные, птицы прыгали и пели, но каждая из клеток была усеяна голубыми крупными бусинами. Они окружали птиц, и это сочетание розовых мраморных стен, ажурных деревянных клеток и голубых бус создавало неповторимое ощущение весёлого праздника света и шума. Мария уже знала, что голубые бусы, особенно бирюза, тем более молодая, светло-лазурная, почитаются в её родном городе: турки, а затем и все женщины других национальностей признавали за бирюзой ценные свойства — быть талисманом от дурного глаза. Потому даже здесь, в бане, были развешаны такие бусы — бонджук.

Разглядела Мария и маленькие цветные стеклянные колпачки, которыми были покрыты отверстия в куполе. Это от них, этих стеклянных колпачков, шёл в аподитерий неземной, не слишком бьющий в глаза, но такой разный свет.

Широкие деревянные диваны, идущие вдоль стен, перемежались большими шкафами, а на деревянных брусьях висели огромные простыни самых разнообразных цветов, от небесно-голубого до ярко-красного. Но туда, к диванам и шкафам, надо было подняться по нескольким широченным мраморным ступеням, так что бассейн с мраморными чашами и струёй воды оставался внизу, лишь бьющая вверх струйка воды доходила до основания каменной балюстрады, где пришедшим предстояло раздеться.

Народу в первом отделении бани было немного, вошла только толстая бесформенная женщина, как будто турчанка, покрытая тонким покрывалом с самой макушки головы до пола. Вместе с нею вбежали и две девочки, тоже хорошо укрытые покрывалами.

Видимо, и девочки, и мать-турчанка уже хорошо знали это место, потому и не задержались, как Мария с Кассандрой, у фонтана, а сразу пролетели на каменную балюстраду. Но Мария уловила острые взгляды из-под прозрачных покрывал двух этих девочек и крепко прижала к себе своё сокровище — драгоценную куклу.

Турчанка и девочки уже разделись, когда Мария с матерью и невольницами взошли на возвышение и прошли к дальнему краю диванов, отполированных так, что поверхность их слепила глаза.

Девочки с турчанкой уже набросили на себя широкие разноцветные простыни, всунули ноги в деревянные башмаки, но их чёрные глаза пристально следили за Марией. Недоброе предчувствие кольнуло маленькое сердце Марии. Она перестала обращать внимание на удивительную обстановку незнакомого ей места и ещё крепче прижала куклу к груди.

Но турчанка с девочками уже пошли в другое отделение, не дав себе труда как следует притерпеться к влажной и тёплой атмосфере первого отделения бани.

Мария с матерью и невольницами не торопились. Они заняли широкое пространство, отгороженное невысокими деревянными перегородками от остальной части галереи. Здесь был небольшой камелёк, и невольницы сразу принялись за приготовление крепкого кофе, который так любила Кассандра, и разложили на деревянных диванах еду. В соуклук, следующее, ещё более тёплое отделение, где уже надо было непосредственно мыться, они не спешили. Можно было поставить босые ноги на мраморный пол — трубы под полом постоянно нагревали его, и было приятно ощущать это лёгкое тепло.

Мария посадила свою куклу в самый тёмный и далёкий уголок шкафа, но то и дело порывалась взглянуть на неё. Ворох одежды закрыл куклу, и лишь тут Мария целиком отдалась ощущениям такого необычного сегодняшнего дня.

После кофе и шербета Кассандра наконец поднялась и прошла в следующую, тоже выложенную мрамором, но более тёплую залу. Здесь слабый свет тоже падал через стеклянные колпачки на отверстиях в высоком круглом куполе. Но свет здесь не был таким разным, и розовые стены тепидария, или соуклука, лишь отсвечивали в этом слабом мерцании.

Кассандра захватила с собой и пештемал — яркие цветные простыни бани для обтирания, невольницы принесли и свои, захваченные из дома, и здесь началось ответственное мытье всего тела. Тут, на деревянных же диванах, уже были приготовлены постели, чтобы можно было не только мыться струями горячей воды из бронзовых кранов в стенах соуклук, но и вволю понежиться на ярких пештемал.

И лишь после хорошего мытья прошли они все в самую жаркую залу бани — кальдарий. Здесь было так жарко, что Марии сразу захотелось обратно, в прохладную залу с фонтаном, освежавшим воздух. Она уже не разглядывала высокий купол, тоже прикрытый крошечными стеклянными колпачками, небольшие кабины, отгороженные в разных частях огромной залы, предназначенные для особо богатых и важных женщин. Она уже перестала обращать внимание на девочек и женщин всех возрастов, снующих по зале, и думала только о том, чтобы вернуться домой.

Но старая турчанка, до плеч закутанная в яркий пештемал, взяла тельце Марии так, словно это был просто сноп или кукла, бросила на деревянную лежанку и принялась втирать в неё благовонные масла, взбивать в большой розовой мраморной чаше мускусное мыло, и скоро истома охватила Марию.

Так дышало и жило всё её небольшое ещё тело, как будто горячая волна необычайной энергии вливалась в неё. Кожа становилась гладкой и упругой, каждая клеточка словно жила своей отдельной жизнью. Никогда ещё не испытывала Мария такого удовольствия, хотя баня в её собственном доме не была для неё редкостью.

Но едва она сошла с возвышения, на котором лежала под руками старой громоздкой турчанки, а Кассандра заняла её место, как уловила резкий холод в своём сердце. Она ещё машинально подставила голову, на которую одна из невольниц водрузила крохотный тюрбан, всунула ноги в деревянные башмаки, и плечи ощутили прикосновение мягкой ткани пештемал, и глаза её уже увидели то, чего она страшилась увидеть больше всего на свете: две девочки-турчанки рвали её куклу одна у другой.

Мария ещё ничего не успела сказать или крикнуть, а ноги уже принесли её к девочкам, руки схватили сокровище и дёрнули к себе.

Девчонки от неожиданности опешили, их пальцы разжались, но уже в следующее мгновение они вцепились в куклу с новой и неожиданной силой. Но Мария мёртвой хваткой держала куклу, и девчонки рванули за руки и ноги это изделие из слоновой кости, и, слабо треснув, ручки и ножки куклы остались в их руках.

И лишь тогда закричала, зарыдала, завыла в голос Мария. Этот пронзительный крик так прорезал душный воздух самой жаркой залы, что Кассандра не помня себя слетела с галбек-таши, или камень-пуп, как его называли, пролетела через весь кальдарий и увидела свою дочку в слезах.

Девчонки-турчанки как будто испарились. А в руках у Марии лежала мокрая неузнаваемая кукла, оторванные ручки и ножки её валялись на мраморном полу.

Мария опустилась на пол, и горькие, самые горькие в её жизни слёзы полились у неё нескончаемым потоком. Она кричала так, как будто у неё отняли самое дорогое, она прижимала обезображенное короткое тельце куклы к голой груди — пештемал давно слетел с её плеч, — и слёзы падали и падали на оторванные руки и ноги куклы, лежавшие у её деревянных башмаков.