– «Лебединое озеро».

После первого акта, значит, эта шантажистка завтра будет черным лебедем.

– Хорошо. Я завтра по сцене не работаю, приходите ко мне в костюмерную.

Балерина отворачивается и спускается по винтовой лестнице на сцену, накрахмаленный капрон пачки трется о металлические перила. Пирожные есть расхотелось. Поднявшись еще выше, Наденька бродит на верхней галерее, оглядывая сцену. Потом она пробирается в осветительскую кабину и разглядывает зал.

– Чего маешься? – Осветитель предлагает Наденьке яблоко. – Кто сегодня убирает дерьмо? – Дождавшись грустного вздоха, осветитель смеется: – Неужели опять ты?! Ты же помощник костюмера!

– Деньги нужны, – пожимает плечами Наденька. – Помреж уговорил поубирать сцену два месяца. Клялся, что «Дон Кихот» будет всего четыре раза. Я после этих парнокопытных на два дня впадаю в депрессию, ничего не могу делать, а у меня костюмы на «Ромео и Джульетту» не готовы.

…вы уже поняли, что она суетлива, что она не чувствует и не замечает себя, пока в угаре страсти или испуга не обнаруживает собственное существование в зеркале, и тогда замирает в экстазе, виснет в пространственной ловушке, не в силах определить, кто из них настоящая Наденька – та, что трогает себя, или отражение?..

Занявшись фильтрами, осветитель переговаривается по селектору со своим напарником с другой стороны галереи. Забытая Наденька осматривает зал.

Двое мужчин в строгих черных костюмах, белых рубашках и одинаковых галстуках идут навстречу друг другу по проходу, напряженно глядя в разные стороны. Блондин и брюнет. Они были так восхитительно кинематографичны, так похожи на шпионов из сериала, что Наденька несколько секунд шарила по залу глазами в поисках видеокамер и съемочной группы. Она привстала, не сдержав улыбки, и старалась разглядеть ботинки мужчин. Нет, конечно, если у них еще и ботинки разные, а съемочной группой и не пахнет, то пора заплатить бешеные деньги за полтора часа барокамеры с успокаивающей музыкой и антидепрессивными ароматами. Ботинок не разглядеть. Наденька села, потом опять привстала. Встреча состоялась. Чуть поклонившись, мужчины подали друг другу руки, после чего блондин, осторожно оглянувшись, медленно убрал пожатую руку в карман и застыл на несколько секунд с удивленным лицом.

– Ну, так неинтересно. – Наденька села. – Что, и ни разу никто не выстрелит?

Осветитель задумался и заявил с умным видом, что стреляют в «Онегине», а в «Дон Кихоте» только размахивают копьем.

Блондин остановился у шестого ряда, еще раз медленно осмотрелся и задумчиво достал из нагрудного кармана платок. Он вытер лоб и стал очень грустным.

– Это он дал кому-то знак или заметил слежку и от страха вспотел! – злорадно сообщила Наденька.

– А я не люблю боевики, – откликнулся осветитель. – Я книжки читать люблю. Ну что, Надежда, «Не для меня земля сырая. А для меня твои улыбки…».

Медленно погружая зал в сумрак, от которого затихали все звуки, начал гаснуть свет, и Наденька досадливо прикусила губу и сдернула очки. Блондин дождался, пока пройдут все желающие в шестой ряд, осторожно присел на крайнее кресло, достал правую руку из кармана и взялся за подлокотник снизу.

– Я бы прилепила жвачкой! – возбудилась Наденька.

Осветитель пробормотал, что он, конечно, души в ней не чает и всегда рад видеть, но только если она замолчит, когда погасят свет. Уходя, Наденька увидела в почти темном зале, как на место блондина дежурная по залу привела женщину, блондин чуть поклонился, извиняясь, и поднялся на два ряда выше.

– Его зарежут ножом во время увертюры. – Наденька спускалась по лестнице, возбужденная. – Или потрогают за плечо: «Разрешите программку!» – и укол ядом!

Спустившись за кулисы, Наденька успокоилась и погрустнела. В антракте она пошла в гардероб и обсудила с Кошелкой последние сплетни. Оказывается, у вечной Жизели совсем не насморк. Оказывается, у нее аборт, и это в сорок пять! И это при отсутствии мужа и совершенно точных сведениях о пристрастии к женщинам! Кошелка доверительно шептала, склонившись к Наденьке, а глазами шарила по гуляющей публике, успевая вставлять в мыльную оперу своих предположений замечания о некоторых нарядах.

– Беременная лесбиянка, что же это такое, прости меня, господи! – шептала сорокапятилетняя Кошелка и механически крестилась.

– Да ерунда это все, – зевнула Наденька, – все они лесбиянками становятся, когда на гастроли ехать надо. А потом идут на аборты, когда начинается сезон. Сейчас следи как следует, сейчас трехдневные «насморки» пойдут один за другим. Разве что примы наши поостерегутся, боясь перейти в общий состав. – Наденька потянулась и вздохнула, вспомнив предложение на галерее в темноте и сухую ладошку с искривленными гвоздями.

– А как же с этим, как его… с сексуальной ориентацией? – гордо выговорила Кошелка и посмотрела, вздернув голову, на сидящую под стойкой Наденьку.

– Не читай подряд все газеты. – Надежда встала. – Это придумывают журналисты. Сексуальных ориентаций не существует. У тебя кобель какой породы?

– Этот, как его… эрдельтерьер, а что?

– Что… Наскакивает на тебя, когда ему припечет? Диван насилует? А ты говоришь – ориентация!

Стараясь не расхохотаться, Наденька уходит, оставив Кошелку в некотором остолбенении. Забывшись, она попадается помрежу, быстро закидывает в рот жевательную резинку и в который раз выслушивает, покорно опустив голову и поставив ступни в позицию «номер раз», что во время второго акта в целях предупреждения каких бы то ни было неожиданностей ей строго-настрого предписано находиться за левой кулисой сцены, а не шастать по театру.

– А что толку там находиться? – успевает вставить Наденька. – Если животное наложит, я же не выйду во время спектакля с совком и веником?

Помреж, пожевав губами, осмотрел внимательно фиолетово-красные хвостики на ее голове, вздохнул и закончил стандартно – обещанием строгого выговора, если она будет отсутствовать на рабочем месте во время спектакля. Его так раздражала эта противная расхлябанная девчонка, сейчас более всего напоминающая цирковую лошадь, украшенную разноцветными султанчиками, что он замирал внутренностями, сдерживая крик, говорил медленно и бесцветно, стараясь не сорваться, что для его администраторской должности было бы крайне нежелательно.

– Михал Петрович, – Наденька решилась и сдернула круглые черные стеклышки с носа, глянув на него чистыми невинными глазами, – может, все-таки решитесь ради эксперимента выпустить меня на сцену с этим треклятым ослом? Я буду стоять в сторонке в костюме крестьянки с метелочкой и совком и на пуантах, а?

– Прекратите эту песню. – Помреж закрыл глаза и покачался с пятки на носок.

– Вам вид мой не нравится? Я платочек надену, закутаюсь, а когда животное покакает, плавно пройду балетным шагом, соберу все в совочек, пока массовка будет меня прикрывать со сцены, и плавно уйду за кулисы. Никто ничего не заметит!