чём проблема для Проблембы при таких способностях нарисовать очень, очень, очень простую обложку: на блестящем паркете сидит крупная серая крыса и прислушивается. Всё.

Тут делать нечего. Я, мягко говоря, достаточно фиговый художник, мог бы это нарисовать, хоть и маловысокохудожественно. Но все бы поняли: вот паркет, вот крыса. Она прислушивается. Ну криво, ну косо — но крыса и паркет. Рисовать-то чуть.

И я думал: я щас за пять минут сбацаю. И поменяю ту порнографию, которая мне уже глаза до крови натёрла.

И судьба меня немедленно наказала за самоуверенность.

В последнее время мне понравилась модель КавайКреатор. Ага, налёт анимешности, но такой, понимаете, красивой, элегантной анимешности. Как в мультах Миядзаки. И я подумал: будет забавно сделать анимешную крысу. Котики дивно выходят, собачки тоже — очень живо. И крыса выйдет.

И я написал простецкий промт: «Крыса сидит на паркете ресторана и прислушивается». Закинул в КавайКреатор.

Упс! Трогательно.

Кавайка меня не поняла. Вернее, не так поняла. Но «крыска» вышла прелестная, надо сказать. С двумя парами умилительных ушек. Ладно. Бывает.

Надо было это дело прояснить. Я вписал в промт: «крыса — животное».

Но машину уже заусило.

ЖЫвотное меня потрясло. Подкупил кожаный браслет на могучей лапе — вот ещё бы ему и золотую цепь на шею, толщиной этак с палец. Правда, ресторан вышел довольно низкопробным, но ладно, мы за звёздами не гонимся — зато морда клиента великолепна. И общая брутальность. Такой мог бы полгода водить за нос дератизаторов. Меня одно остановило: он явно оставил у входа в заведение мощный мотоцикл — а я в тексте ни о чём таком не упоминал.

Ладно, подумал я. Снова перебор вышел. И добавил в промт: «крыса на паркетном полу ресторана».

Хм. На полу — значит, на полу, сказала нейросеть:

Я на секундочку выпал в осадок от результата. Крыс-официант-мутант — это кого хочешь подкосит. Ведь какова подача-то! Драйв каков! Сюжет ведь вырисовывается! Хвост, в конце концов, можно поправить в фотошопе, дело не в хвосте. Дело в принципе.

Обалдеть, сказал я нейросети. Но мой крыс одежду не носил. И занёс в отрицательный промт: одежда.

Договорились, сказала нейросеть. М?

Я умилился. Нет, ну правда же, прелесть? Такая прелестная мышечка, сю-сю… Ушки славненькие, слушает, уже хорошо. Немного смущает место действия. По-моему, это малость не ресторан, нет?

Посерьёзнее, пожалуйста, сказал я нейросети. Крыс в ресторане, на паркете, прислушивается.

Искусственный разум озарила догадка: прислушивается?! К музыке, да?

Ну да, сказал я. Слушает музыку.

О! — восхитилась нейросеть. Ясно! Так бы сразу и сказал!

Я прослезился. Он меня восхитил, этот то ли акын, то ли слепой кобзарь — с помесью гитары со скрипкой. Я понял, что про этого крысиного юношу нужно писать отдельный текст — и пожалел, что мой бедный крысюк не играл на музыкальных инструментах. Тем временем нейросеть выдала ещё пяток музыкантов, играющих на разном, от чудного вида концертины до очередной скрипко-гитары, видимо, популярной у продвинутых крыс:

Одежду нейросеть обещала не рисовать — но о живописном рубище там речи не было. Музыканты в драматических лохмотьях ранили меня в самое сердце.

Хорош! — сказал я и занёс в минусовой промт «музыкальные инструменты».

Значит, поёт, подумала нейросеть — и выдала мне лауреата международного конкурса классической музыки в момент вручения награды:

Ёлы-палы, подумал я. Это уже тянет на целый роман о непростом жизненном пути музыкантов из крысиного оркестра. Кто подарил эту музыку твоей душе? То-олько любовь…

Эхе-хе, сказал я. Машина милая, ты не забыла, что дело происходит не в концертном зале Дома Союзов и не в Мариинском театре, а, на минуточку, в ресторане?

Ах, в ресторане? — обиделась нейросеть. Вам, хумансам, лишь бы жрать. Вот тебе, на, подавись.

Я поперхнулся. Такого текста я даже не планировал. Это ж антиутопия явная! Что-то оруэлловское! Эти серые спины, капюшоны, покорные люди — и Большой Крысиный Брат, который собирается закусить неправедно добытым, плотоядно потирая лапочки… И лицом он похож на Гольдштейна, как его Оруэлл описывает. И общая атмосфера, мрачность, напряжение и тоталитаризм в полный рост…

Слушай, нейросеть, сказал я. Пожалуйста. Я тебя прошу. Мышечку. На паркете. В ресторане. Которая прислушивается. Я что, чего-то запредельного прошу?

А, мышечку? — обрадовалась нейросеть. Ты ж, вроде, говорил, что крысу? Да ладно!

Ну и где печенька? — сказал я. Я уже понял, что нейросеть издевается. Зараза. На искусственный интеллект иногда находит весёлый стих. Между тем, часы уже показывали третий час ночи — и я решил, что добью Проблембу завтра.

А добить я собирался непременно. Если уж я чего решил — так выпью обязательно.

На следующий день я зашёл в нейросеть и предложил последний сохранённый промт.

О! — удивилась нейросеть. — Тебе было мало мышей? Н-на!

О господи, подумал я. Какое-то мышебогослужение. Да ещё и котики, кажется, между ними затесались, под прикрытием. Храм. Чистый храм.

Можно поменьше мышей? — спросил я.

А то ж! — готовно ответила нейросеть.

Я же просил поменьше! — взмолился я. Ты убрала не мышей, а котиков. А эта стая крысюков с недобрыми взглядами…

Ладно, — покладисто согласилась нейросеть.

Что это? — прошептал я в ужасе. Что это за армия… этих самых… морлоков? Крысолюдов? Кошмар какой.

Так, всё. Хорош издеваться! Одна крыса! Крупным планом! На зеркальном паркете! Прислушивается! Точка!

Не надо ресторан уже? — спросила нейросеть. — Ну ладно, хорошо.

Эхе-хе, подумал я. Ладно, фиг с тобой. Что-то в этом есть, в конце концов. Ну пусть будет зверь, который отражается… где он там отражается… в Лете? в Вечности? Ну, в общем, пусть он отражается. Пусть даже храм, пусть это будет Храм Природы. Или Церковь Естественного Отбора. В общем, пусть это что-нибудь возвышенное символизирует, умножая смыслы и неся полезную нагрузку.

И сделал из него