– Обещаете... – горько вздохнул он и покачал головой, но все-таки поплелся за Ханной к столу, где сидел совсем юный британский солдат, только недавно начавший бриться.

Мальчишка посмотрел на них с интересом, потом вскочил, протянул руку и представился на иврите:

– Шалом. Рядовой Гордон к вашим услугам.

– Он разве еврей? – недоверчиво спросил мужчина у Ханны.

– Да вряд ли.

Теди поразилась было солдатской учтивости, но тут же заметила, что взгляд юнца устремлен на Ханнины ноги.

– Спасибо, рядовой Гордон, блеснула Ханна знанием английского. На заигрывания она не реагировала. Этот господин готов поступить в ваше распоряжение. А мы с подругой пойдем и поможем девушкам. Хорошо? О'кей?

– О'кей, – ухмыльнулся солдат.

На пороге санпропускника Теди пришлось задержаться, чтобы глаза привыкли к полумраку. Внутри было намного прохладней, но шум стоял просто непередаваемый. Шипение автоклавов, рокот бегущей воды и гул голосов поднимались к высокому железному потолку и, отражаясь от голых стен, искажались и усиливались. Откуда-то из дальнего угла донесся пронзительный смех, безумный и до того неуместный, что Теди поежилась.

В раздевалке какая-то новенькая громко препиралась с дамой из Еврейского комитета, которая так плохо знала идиш, что понять ее было затруднительно.

– Что случилось? – спросила Ханна распалившуюся девушку.

– Я не буду класть туда платье, ответила новенькая, показывая пальцем на конвейер, доставлявший одежду в автомат на противоположном конце стены. — Это все, что у меня от сестры осталось.

– Тебе его отдадут, заверила Ханна. Послушайте, все послушайте меня! – Она повысила голос. Друзья мои! Вашу одежду просто почистят от насекомых. Беспокоиться вам не о чем. Обед уже готов. Может, вам достанется место рядом с симпатичным парнем – у нас их много. Те, кто меня понял, переведите остальным.

Видимо, Ханна заразила всех своей уверенностью, потому что спорить никто не стал. Да она прирожденный лидер, подумала Теди. Наверное, станет директором школы или кибуц возглавит, а может, и в правительстве окажется. На минуту ей даже стало жаль, что Ханну тоже придется забыть.

Ханна протянула Теди ворох застиранных полотенец и повела ее к открытым душевым кабинкам, возле которых маячили живые скелеты, обтянутые пепельно-серой, в шрамах и струпьях, кожей. Теди опустила глаза. Девушки отворачивались к стенам, чтобы хоть как-то закрыться. Некоторые зачем-то прижимали руки к бокам, напоминая птиц с перебитыми крыльями.

– Номера прячут, – шепотом объяснила Ханна. Стесняются татуировок.

В одной из кабинок три латышки терли друг другу спины, смеясь и постанывая от удовольствия. Эти были покруглее остальных, и волосы острижены не так коротко.

– Хорошо, хорошо, хорошо, – приговаривали они, смакуя это слово на иврите. Без тени стыда латышки мыли свои интимные места у всех на виду, да еще и подтрунивали друг над дружкой. Их соленые шуточки вогнали Теди в краску.

В смущении и замешательстве она раздала им полотенца. А ведь она сама была здесь всего несколько недель назад с группой таких же девушек. Кто-то, должно быть, спрашивал у нее документы, кто-то приставлял к груди стетоскоп. Она тоже, наверное, чихала от запаха ДДТ и мылась под душем в одной из этих кабинок. Кто-то дал ей нынешнее ее платье. Ничего этого Теди не помнила.

От последних двух лет у Теди остались только обрывки воспоминаний, похожие на размытые черно-белые снимки в семейном альбоме, переплетенном кожей. Вот роскошная шевелюра парнишки-грека, что опекал Теди на пути в Палестину. Вот шипы колючей проволоки – на них упала лицом женщина, которая покончила с собой в голландском пересыльном лагере. В это время туда как раз доставили Теди: кто-то выдал нацистам убежище, где она скрывалась два года.

Потом ее отправили в другой лагерь и там сказали, что утром всех повезут в Берген-Бельзен. Если бы это случилось, Теди сейчас была бы одной из тех, кого в Атлите приводит в ужас вид автоклавов и душевых кабинок. А вернее всего, она бы просто погибла.

Но в тот поезд ее почему-то не определили, и она задержалась в Вестерборке, может, на неделю, а может, на пару дней – от холода и страха все чувства притупились. За это время ей, кажется, ни разу не удалось поесть или вздремнуть.

Наконец ее затолкали в товарный вагон, а с ней еще семьдесят пять человек – таких же голодных и продрогших. Они знали, что их везут в Освенцим. Когда поезд тронулся, никто не проронил ни слова. Через несколько часов все так же молча люди сбились в кучу, чтобы хоть как-то согреться. Они даже не пытались утешить друг друга; по существу, они были уже мертвы. И вдруг посреди ночи, посреди каких-то дебрей, поезд встал. Один паренек сумел перочинным ножом отодрать от пола несколько гнилых досок. Следом за ним выбралась Теди.

– Ну же, идем. Ханна тянула ее за руку, возвращая к шумной действительности. Поможем им одеться.

В комнате позади душевой на низеньком столе громоздились кучи влажного белья из автоклавов. Двенадцать мокрых женщин ринулись искать свои вещи.

– Ты меня обманула! – завопила девушка, не желавшая расставаться с платьем своей сестры. Посмотри, это что?! – она сунула Ханне блеклую свалявшуюся тряпочку.

– Прости. Автоклавы иногда перегреваются. Но у нас тут полно вещей – выбирай любую. С нами делятся одеждой евреи Палестины. Тебе дадут все, что нужно, найдешь себе платье лучше прежнего.

В ту же минуту к Ханне подбежала медсестра. Они быстро о чем-то переговорили, и Ханна объявила:

– Друзья! Я отлучусь с сестрой Гилад, но мой товарищ Теди о вас позаботится.

Все девушки разом обернулись в ее сторону. Но теперь испуг на лицах сменился любопытством, и Теди пришлось сделать вид, будто она знает, что делать. Она вывела их через заднюю дверь под импровизированный навес из старых парашютов. На длинных досках, установленных на козлах, были навалены вещи: нижнее белье, платья, блузки, юбки, бриджи и штаны.

Новенькие тут же стали примерять одежду и давать друг другу советы. Кто-то вытащил из кучи панталоны столетней давности:

– Нет, вы только полюбуйтесь!

Все засмеялись, кроме одной девушки. Она была беременна и не смогла найти ничего, что налезло бы на тугой барабан ее живота. Теди подумала, что Ханна в этом случае утащила бы из-под соседнего мужского навеса рубаху и пару штанов, но самой Теди на такое не хватило бы смелости. Однако она чувствовала ответственность за несчастную; та была готова расплакаться, и, похоже, у нее не было друзей в группе.

Теди снова порылась в груде одежды, но ничего не нашла. Потом ее взгляд упал на желтовато-серый парашютный шелк, свисавший сбоку навеса.

– Я сейчас вернусь, – сказала Теди расстроенной девушке и бросилась назад в санпропускник. Теперь там было пусто и так тихо, что стук ее сандалий отдавался эхом.