* * *

По разбитой дороге добирались почти целый час.

– Его в центр приглашали переехать, – рассказывал Антон Николаевич. – Шмудякова нашего, значитца.

– В Москву, что ли?

– Почему же в Москву? – вроде даже обиделся Иванов. – В Рязань!

– А-а, – протянул осторожный Миша Каратаев. – Понятно. А он что?

– Отказался! – с гордостью произнес Иванов, давая понять, что иначе его земляк поступить и не мог.

– Почему?

– А вот такой он у нас! – сказал с еще большей гордостью Антон Николаевич. – Да вы и сами увидите.

Деревня, в которую они в конце концов приехали, производила не столь скорбное впечатление, как та, в которой один-одинешенек жил окончательно спятивший бывший знатный комбайнер Волобуев. Здесь дома не были заколочены, на единственной пыльной улице прогуливались куры, а за машиной с телевизионщиками долго гнался пес – облаивал машину и все норовил укусить ее за колесо.

Подъехали к дому знатного шахматиста.

– Только вы это! – вдруг всполошился Антон Николаевич. – Вы с шахматами-то как? Дружите?

– Не то чтобы очень, – честно признался Миша.

А его спутники и вовсе промолчали, что совсем уж повергло Антона Николаевича в уныние.

– Да вы что! – сказал он в сердцах, да еще и с таким осуждением, будто его спутники только что признались ему не в шахматной безграмотности, а в пристрастии к какому-то смертному греху. – Он с вами и говорить не станет! Если ему только признаться, что с шахматами дружбы никакой не имеешь…

– Спокойно! – объявил Миша, заметно внутренне подобравшись при этом. – Надо в шахматы уметь – будем уметь! И не в таких переделках бывали!

Его ничто не могло выбить из колеи. Снимая свои репортажи, он нырял в прорубь с ледяной водой, вступал в ряды коммунистической партии и даже ел живых червей, которые были длинные и белые, как макароны, – это он так иллюстрировал собственный рассказ о быте и нравах какого-то очень отсталого племени. А тут всего-навсего какие-то шахматы. Подумаешь!

– Хорошо, – вздохнул Иванов. – И все-таки вы поосторожнее с ним. Он на почве шахмат совсем больной.

Подумал немного.

– А может, лучше к Полузверскому поедем? – предложил он вдруг.

Телевизионщики переглянулись.

– К кому, простите? – уточнил Миша Каратаев.

– У нас в одной деревне гармонист живет. Полузверский его фамилия. То есть это не фамилия, конечно, а псевдоним. А настоящая у него фамилия Недогоняев. Ну как такую фамилию на афишу?

– А он выступает где-то, что ли?

– А как же! – воодушевился Антон Иванович. – В клубе местном. Большой успех имеет. Вам понравится, вы увидите. Он и в программе «Играй, гармонь!» участие принимал. Его по телевизору показали, а потом еще повтор был. Давайте к нему поедем? – вдруг просительно заключил Антон Николаевич.

– А Шмудяков? – напомнил Миша.

– Да ну его! Беспокоюсь я чего-то!

– Э-э, нет, – сказал на это Миша. – Уже ведь приехали. И что же теперь – уезжать? Нет, давайте уж сначала с шахматистом пообщаемся.

– Давайте, – вздохнул Антон Николаевич.

Вышли из машины, Иванов первый протопал по дорожке. Но на крыльцо не взошел, остановился и громко позвал:

– Шмудяков! Ты дома?

Очень скоро распахнулась дверь, и из дома на крыльцо ступил вертлявый мужичок с по-ленински хитрым прищуром карих глаз, неаккуратно причесанными вихрами на голове и несвежим квадратиком пластыря на правой щеке. Он быстро скатился с крыльца, сунул Иванову свою сухую ладошку для приветствия и отрывисто произнес:

– Здравствуйте, товарищи!

Обомлевший от неожиданности Миша Каратаев потрясенно наблюдал за происходящим. Он готов был голову дать на отсечение – с этим мужичком он расстался всего какой-нибудь час назад, и тогда фамилия этого человека была Волобуев.

– Ах, товарищи! – выпалил совершенно счастливый Волобуев-Шмудяков. – Вы и представить себе не можете, что я только что сотворил! Я же нашел решение! Позиция Нимцова-Шонефельда! Ведь считалось, что решения нет! А оно есть! Я нашел! Нашел!

На радостях он привстал на цыпочки и поцеловал Мишу Каратаева в губы. У Миши отвисла челюсть. Шмудяков этого даже не заметил.

– А ведь еще одно решение есть! – вдруг воскликнул он. – Есть! Ах ты, господи!

Схватился за голову и умчался в дом – записывать.

– Видите? – значительно сказал Антон Николаевич. – Я ведь вас предупреждал!

– А-а… Э-э, – произнес совершенно деморализованный Миша.

– Что вы сказали?

– Э-э, – протяжно озвучил собственноручную растерянность Миша. – Э-э-это кто?

– Шахматист наш, Шмудяков. Я вам про него рассказывал.

– А там? – спросил Миша, безвольно тыча пальцем куда-то в горизонт.

– Где?

– Ну, комбайнер, в смысле.

– Волобуев?

– Ну да!

– А что такое с Волобуевым? – озаботился Антон Николаевич.

– Они что – братья?

– Кто?

– Ну, эти. Волобуев и Шмудяков этот.

– Да вы что? – сказал Иванов. – Какие же они братья!

– Ну, похожи!

– Разве? – очень искренне удивился Антон Николаевич.

Должен вам сказать, что эту свою искренность он целую неделю репетировал под моим чутким руководством и теперь у него все так естественно получалось – не подкопаешься.

– Похожи, – растерянно подтвердил Миша и даже обернулся к своим спутникам, ища у них поддержки, но и на них искреннее удивление Антона Николаевича Иванова произвело столь сильное впечатление, что они уже не были уверены ни в чем!

Миша Каратаев злобно потер виски, будто у него очень некстати разболелась голова.

– Ну, хорошо, – пробормотал он. – Ну, пусть они не братья. Ведь не братья?

Глянул на Иванова испытующе.

– Не братья, – подтвердил тот. – И даже не родственники.

– А это вот откуда? – ткнул себя в щеку Миша.

– А что там у вас? – всмотрелся в его щеку Антон Николаевич. – Что-то я ничего там не вижу.

– Да не у меня! – сказал с досадой Миша. – У шахматиста этого, черт бы его побрал!

– А что там у него?

– Пластырь! – сказал Миша. – Один к одному как у комбайнера! Пластырь-то откуда?

– Не знаю, – пожал плечами Иванов. – Хотя можно спросить, конечно. У самого Шмудякова, значитца.

А сам Шмудяков, до невозможности похожий на спятившего комбайнера Волобуева, уже появился на крыльце, радостно потирая руки. Он спустился по ступенькам, блаженно улыбаясь каким-то своим шахматным мыслям и явно не замечая гостей. Он, наверное, забыл об их присутствии и запросто прошел бы мимо, кабы Иванов не ухватил его за рукав. Шмудяков встрепенулся, и взгляд его обрел некоторую осмысленность.