орать, сжимает и разжимает пальцы. Смотрит на меня и почти шепотом. — Псих. Ты просто псих, Распутин.

В этот момент в коридоре появляются Келлер и воспитатель нашей группы Шмидт. Толстые. Запыханные. Смотреть смешно.

Но при своей власти они способны на все.

Потому что родителям, которые отдают своих детей сюда, плевать, что с ними будет. Мы все трудные дети, будущие отморозки. С нами всегда разговор короткий. И они правы. Если они дадут слабину, их просто уничтожат.

— Что здесь происходит! Распутин! Фогель!

Глава 4.

Мы молчим какое-то время. Если он скажет правду, я не буду его жалеть. Я вырву его руку.

— Ну!

— Мы поспорили, кто громче крикнет, — придумывает Фогель. — Я выиграл.

* * *

Нас наказали ночным дежурством на плацу, прямо на морозе и это было неплохо. Особенно когда Фогель в итоге захрапел, я смог снова достать письмо и любоваться тем, как блестит бумага, как красиво выведены буквы. Но прелесть всего этого перебивали мысли.

Кто такой этот Митя? И какое он имеет право смеяться над Мирой? В голове уже мелькают картинки того, как этот незнакомый мальчик вопит, когда я вырываю его руки.

Правда и Мира орет от страха и больше никогда на меня не смотрит.

Так что лучше не мечтать о таком. Не хочется пугать маленькую девочку. С ней я могу быть только рыцарем.

Закончив созерцание своего сокровища, я разбудил Фогеля, как раз перед сменой караула. Мы поплелись в свою комнату, которую занимали еще два парня. У одного был сломан нос, а другой хромал. Фогель тут же рухнул в кровать, но спать было поздно.

Прозвенел звонок на подъем, и воспитатель Шмидт уже ходил по комнатам и проверял, все ли встали.

Мы оделись, умылись и поплелись уже на утреннее построение.

— Ты вообще можешь не спать? Как робот? — вдруг спросил Фогель. Впервые заговорил со мной с тех пор, как мы попали сюда. То есть за пять лет. Я настолько удивился, что даже обернулся по сторонам.

— Ты со мной разговариваешь?

— С тобой. Не с этими же трусами.

Вот так просто кинул он слабых, чтобы быть поближе к сильному. Я даже не удивлен. И, пожалуй, чтобы перестать тусить в карцере, можно сделать вид, что я принял дружбу невольного лидера нашей возрастной группы.

Тем, кто постарше, было наплевать на малышню, а те, кто младше, жили в другом корпусе, очевидно трясясь как осиновые листы на ветру.

В военную школу Швейцарии попадали в десять лет. Меня отправили в восемь. Проблем с обучением и адаптацией у меня не было. Я все детство провел в подобном месте.

Меня подобрали совсем младенцем и отправили в лагерь, где были несколько десятков таких малышей. Первое, чему мы научились, это подчиняться хозяину как собаки. Потом уже стрелять. Ломать кости. Выживать. Убивать. И когда приходил заказ на нужного человека, нас покупали. Именно так я оказался в доме Распутиных. Они были моим заданием. И для меня до сих пор загадка, каким образом я оказался сыном главы семейства.

Я планирую эту загадку разгадать, потому что сейчас меня устраивает Мира как сестра. Но я не уверен, что хочу, чтобы так было всегда.

Я доберусь до правды.

Надо только выбраться отсюда.

— Сядем вместе на занятиях? — предлагаю Фогелю, и он словно этого и ждал. Кивнул довольно бурно и растолкал тех, кто с ним дружил.

С тех пор он стал повсюду за мной ходить. По ночам мы вылазили из замка, шатались по деревне в поисках приключений, а днем много занимались спортом. Остальные парни тоже вскоре подключились. Мы даже стали участниками местных соревнований среди обыкновенных школ. И выиграли, за что нам снова разрешили посетить хоккей.

До появления отца оставалось еще пара недель, а весна во всю вступала в свои права. Но озеро было еще замершим, и рыбаки там тусовались как пчелы возле варенья.

— Мой отец ненавидит рыбалку, — заметил Фогель, пока мы ехали на хоккей на автобусе. — Говорит, только бездельники могут вот так часами сидеть и страдать хренью.

— Твой отец гораздо удачнее рыбачит в озере проституток, — усмехаюсь я, отворачиваясь. Он много рассказывает о своей семье. Сестре. Младшем брате. И, конечно, родителях, настоящих королей ювелирного мира Европы.

— Так делают все богатые люди. Если он может себе это позволить, почему бы ему не иметь много женщин? Тем более он еще ничего.

— Пивное брюхо и второй подбородок?

— Он много работает.

— Мой отец тоже много работает. Но у него одна женщина и нет пивного пуза, — и это все, что он узнал о моей семье, хотя мы и провели вместе по сути четыре месяца.

— Может у него просто нет сил на других? — смеется Фогель, а мне хочется его смех ему в глотку засунуть, но я как обычно сдерживаюсь. За последнее время я был в карцере всего один раз. Я надеюсь, что когда отец приедет, то, увидев, что мне можно доверять, заберет меня отсюда.

— А может просто он не хочет унижать женщину, которую выбрал, грязью проституток? Тем самым не давая установку своим детям, что так поступать норма?

— У тебя же сестра?

— Да. И она не станет той, кто будет терпеть измены.

— Ты этого еще не знаешь. Ей сколько?

— Десять лет. И да, я много чего не знаю. Но уверен, что ее муж ей изменять не будет.

На этом разговор как-то завершился. Тем более что мы подъезжали к ледовому дворцу, и парни со всех сторон начали гудеть в нетерпении.

Через пару минут нас высадили, и мы вместе с обычными болельщиками спешили внутрь занимать свои места.

Мне нравилась атмосфера хоккея. Здесь был драйв. Была своя бешенная энергетика. Мужская сила, снова и снова разбивающаяся об лед. Это был тот вид спорта, в котором можно было выместить злость, когда совсем припекает. Когда от несдержанности и гнева хочется лезть на стенку. А хоккей давал возможность выместить излишки энергии.

А еще в голову капали мысли, что Мира уже умеет кататься на льду. Но когда я приеду, а она обязательно позовет меня с собой, я не смогу даже встать на коньки. Опозорюсь. Именно в этот момент на глаза попадается один из игроков из запаса. Он несет коньки, чтобы переодеться.

А мне нужны коньки.