– Сексдура ты! Нельзя тринадцать лет любить одного человека! Это не-ре-ально! Мы родственники, а не любовники!

Он вышел из кухни, шарахнув дверью, а она осталась стоять.

Таня простояла так долго, пока руки, сцепленные сзади в замок, не затекли.

В дверь неожиданно позвонили. «Она!» – подумала Таня и пошла открывать. У них в доме так было заведено, что двери всегда открывала она. Интересно, будет ли таким же исправным швейцаром та соплюшка, которая метит на ее место?

На пороге стояла Сычева и улыбалась во весь свой белозубый, красивый рот.

– Тань, а я к твоему! – сказала она. – Нам поработать надо. Завтра сдавать материал, он сам навязал мне соавторство!

– Заходи, Танюх, – кивнула Таня. Глеб уже стоял у нее за спиной бодренький, свеженький, в прекрасном расположении духа. Одной из его отличительных черт было умение мгновенно перейти от состояния ярости к прекрасному расположению духа.

– Я кайфую, дорогая редакция! Пришла, наконец! За работу! За работу! Я уже набросал кое-что, будем дальше соображать, Танюха!

Сычева разделась и Таня взяла у нее куртку. Она знала, что Сычева спит периодически с Глебом, но это была такая «нормальная», ни к чему не обязывающая связь, что Таня готова была допустить в свою жизнь еще пару-тройку таких Сычевых, лишь бы не эту «провинциальную грезу», которая должна была вот-вот нарисоваться в дверях.

– Тань, свари кофе, – привычно обратился к жене Глеб. – Мы будем работать.

– Танюха, а возьмите меня тоже «посоображать»! – Таня с трудом пристроила куртку Сычевой на переполненную вешалку.

– Девки! – весело заорал Глеб. – Таньки! Быстро пьем кофе и за работу! И чтобы к двенадцати ночи в доме никого не было! Приезжает любимая женщина!

– Глее-е-еб! – укоризненно протянула Сычева.

– Он теперь не Глеб, – поправила ее Таня. – Он теперь Еж! Вы кофе сами себе варите, а я... – Она вздохнула и шутовски развела руками. – Я пошла собирать чемодан.

У нее и чемодана-то никакого не было. Только кожаная потертая сумка, которую когда-то давно подарил очередной отчим со словами: «Танюшке-путешественнице!»

– Танюшка-путешественница, – вслух сказала Таня и стала швырять в сумку свои немногочисленные вещички. Слез почему-то до сих пор не было. Наверное, организм экономил эти самые слезы для более трудных времен.

* * *

Поезд причалил к перрону.

Татьяна, подхватив чемодан, легко спрыгнула со ступенек. Уж она постаралась, чтобы выскочить из вагона первой.

Огляделась – толпа, суета, толкотня; хоть и Москва – вокзал как вокзал, ничего особенного, выдающегося и «столичного».

Глеба не было.

Она еще раз внимательно осмотрелась, прошлась по перрону против сшибающего с ног течения пассажиров, но длинного, жгуче-черноволосого Ежа нигде не было. Он не приехал ее встречать. Наверное, у него срочная, как всегда, работа. Татьяна подумала: «Не буду звонить. Позвоню сразу в дверь, тогда встреча будет особенно бурной и счастливой».

Повинуясь течению и напору толпы, она оказалась у входа в метро.

На крутом эскалаторе, который нес ее вниз, она вспомнила...

...Они с Глебом стоят на перроне, перед вагоном, в котором он должен уехать. Она ненавидит этот поезд, и этот вагон, потому что Глеб ежеминутно посматривает на часы и напряженно прислушивается к гнусавому голосу диктора, несущемуся из динамиков.

– Тань, ты была для меня реанимацией, понимаешь? – торопливо говорит он и опять смотрит на свои дорогие часы. – Я толкался в суетном, жестоком мире. За каждый глоток воздуха там нужно драться, пихаться локтями. На работе, дома – везде. И вдруг – ты. Просто живешь, просто дышишь и не пихаешься локтями! Ты мудрая, Тань! Молодая, но мудрая. Ты – моя кислородная подушка. Теперь я только и буду жить твоим приездом. Давай, сдавай свои экзамены, получай диплом, и приезжай! Но до сентября ты должна мне звонить каждый день, слышишь?! Каждый день!

– Хорошо, – кивает Татьяна. – Только не верю я всей этой небесной механике, Еж! Я лучше письма писать буду. Простые, обыкновенные письма на белой бумаге. И отправлять их почтой. Это старомодно, но очень здорово. Передает энергетику, заставляет думать. А потом я приеду. Ты встретишь меня? – Она заглядывает в его глаза, которыми, он ищет табло с информацией об отправлении поездов. – Встретишь?!

– Господи, встречу ли я тебя! – возмущается он. – Не встречу только в одном случае – если умру от тоски...

... – Ой, девушка, – вернул к действительности Татьяну голос соседа по эскалатору, – что же это вы такая навьюченная и одна?! – Он кивнул на этюдник и гитару у нее за спиной. – Вас никто не встретил?

– Он умер от тоски, – засмеялась Татьяна. – Не дожил до приезда любимой!

– Бывает, – согласился сосед – пожилой мужик со скользкими глазками. – Так, может, ко мне? На чашечку кофе? Я вам попозирую!

– Нет! Может, он еще только при смерти и я успею! – крикнула ему Татьяна, соскакивая с эскалатора.

– Ну-ну, счастливо, – грустно сказал вслед ей мужик. – А то можно и ко мне.

Татьяна с веселым упорством замотала отрицательно головой.

Кто сказал, что Москва – холодный, недружелюбный город?..

* * *

Таня тихонько открыла дверь своим ключом и шагнула в квартиру.

На цыпочках она прошла в спальню, поставила сумку на пол и села на кровать. Где-то в зале бормотал телевизор, на кухне играла музыка. Какофония этих звуков подтверждала, что мать чувствует себя просто отлично, что жизнь бьет ключом, что шестьдесят – не возраст, а удовольствие, которое заслуженно получаешь от того, что все миссии выполнены, долги – дочерние и родительские – розданы и можно наконец-то заняться только собой.

– Та-а-ня?! – в коридоре послышалось цоканье каблуков. – Та-а-ня, ты пришла, что ли?! Почему дверь открыта и сквозняк по квартире гуляет?

Мать возникла на пороге в длинном вечернем платье, туфлях на шпильках и с прической – волосок к волоску.

– Что это? – Она указала на сумку. – Ты с вещами? Ушла из дома? Черт тебя побери! Это очень некстати!!

– Мама, такое никогда не бывает кстати. Прости.

– Прости?!! – Она всплеснула руками. – Да у меня... у меня свидание! А тут ты со своими манатками! Черт!!!

Мать два раза обежала вокруг сумки, словно надеясь, что от этого ритуального танца исчезнут и сумка, и непутевая дочь.

– Мама, мне некуда больше идти. Глеб завел себе женщину.

– Тьфу, невидаль! – заорала мама. – Ну завел! Слава богу, что женщину... Зачем из дома с вещами-то?! Ну ду-у-ура!!

– Мама, я неправильно выразилась. Глеб не «завел» себе женщину. С ним приключилась любовь – большая, светлая и настоящая. Она юна, свежа, умна и талантлива.