Да больно им это интересно, сказал он.

Ты хочешь сказать, что окружающий мир их не интересует?

Коннелл едва заметно нахмурился – как всегда, когда она критиковала его друзей. Не совсем так, сказал он. У них свои интересы. Книги про расизм они вряд ли станут читать.

Ну да, им есть чем заняться – похвастаться, кого затащили в постель, сказала она.

Он чуть помедлил, насторожился, не зная, что ответить. Да, случается, сказал он. Я их не защищаю, иногда они и меня достают.

А тебе не противно их слушать?

Он снова помедлил. По большей части нет, сказал он. Некоторые вещи мне действительно кажутся перебором, и тогда мне, ясное дело, противно. Но, в конце концов, они же мои друзья. С тобой-то не так.

Она посмотрела на него, но он разглядывал обложку книги.

Почему не так? – спросила она.

Он пожал плечами, сгибая и разгибая обложку. Марианна задергалась. Лицу и ладоням стало жарко. Он не отводил глаз от книги, хотя явно уже прочитал весь текст на заднике. Она вслушивалась в движения каждой частички его тела, как будто даже воздух, шелохнувшийся от его дыхания, мог причинить ей боль.

Помнишь, ты на днях сказала, что я тебе нравлюсь? – сказал он. Там, на кухне, когда мы говорили про школу.

Угу.

Ты имела в виду – как друг или что?

Она скользнула взглядом к своим коленям. На ней была драповая юбка, в свете от окна она увидела, сколько ворсинок пристало к ткани.

Нет, не только как друг, сказала она.

А, ну ладно. Мне просто было интересно.

Он покивал, не вставая.

А я сам не пойму, что чувствую, добавил он. Мне кажется, если между нами что-то случится, в школе потом будет неловко.

Можно же никому не говорить.

Он посмотрел ей в глаза, очень внимательно. Она знала, что он ее сейчас поцелует, и он так и сделал. Губы у него были мягкие. Язык слегка пробрался к ней в рот. А потом все закончилось, он отодвинулся. Вроде как вспомнил, что в руках у него книга, и снова уставился на обложку.

Было приятно, сказала она.

Он кивнул, сглотнул, еще раз посмотрел на книгу. Он так смутился, словно упоминание о поцелуе было каким-то хамством с ее стороны, – Марианна рассмеялась. Он в ответ залился краской.

Ну, сказал он. И что тут смешного?

Да ничего.

Можно подумать, ты раньше никогда не целовалась.

На самом деле никогда, сказала она.

Он закрыл лицо ладонью. Она снова рассмеялась – ей было не остановиться, – и он рассмеялся тоже. Уши у него раскраснелись, он тряс головой. А через несколько секунд встал, держа книгу в руке.

В школе не говори об этом никому, ладно? – произнес он.

Так я и сказала кому-то в школе.

Он вышел. Она, ослабев, сползла со стула на пол, вытянув перед собой ноги, как тряпичная кукла. Там, на полу, ей показалось, что Коннелл приходил к ним только ради того, чтоб ее испытать, и она выдержала испытание, и поцелуем он хотел сказать: ты справилась. Она вспоминала, как именно он рассмеялся, услышав, что она никогда раньше ни с кем не целовалась. У любого другого этот смех прозвучал бы жестоко, а у него нет. Они вместе смеялись над ситуацией, в которую угодили, хотя Марианна не до конца понимала, как описать эту ситуацию и что в ней смешного.

На следующий день перед уроком немецкого она сидела и смотрела, как одноклассники спихивают друг друга с батареи в гардеробе, визжа и хихикая. Когда начался урок, все они молча выслушали аудиозапись – какая-то немка рассказывала, как пропустила вечеринку. Es tut mir sehr leid[2]. Днем пошел снег, тяжелые серые хлопья пролетали мимо окон и таяли на гравии. Все сделалось непривычно чувственным: затхлый воздух в классах, жестяное дребезжанье звонка в конце урока, суровые темные деревья, стоявшие призраками вокруг баскетбольной площадки. Медленная неинтересная работа: разноцветными ручками переписывать заметки на бело-голубую линованную бумагу. Коннелл, как и всегда, с Марианной в школе не заговаривал, даже не смотрел на нее. Она следила, как он в другом конце класса спрягает глаголы, покусывая кончик ручки. Как в обед стоит с друзьями в другом конце столовой и чему-то улыбается. Их общая тайна лежала в ее теле приятным грузом, давила на тазовую кость при каждом движении.

После уроков она его не видела ни в тот день, ни на следующий. В четверг у его мамы был рабочий день, и он опять приехал за ней пораньше. Дверь открыла Марианна – больше дома никого не было. Он успел снять школьную форму и надеть черные джинсы и свитер. При виде его ей захотелось сбежать, спрятать лицо. Лоррейн на кухне, сказала она. А потом повернулась, пошла наверх в свою комнату и закрыла дверь. Лежала на кровати ничком и дышала в подушку. Что этот Коннелл за человек? Ей казалось, что она знает всю его подноготную, но откуда такое чувство? Только потому, что он один раз ее поцеловал, без всяких объяснений, а потом велел никому не говорить? Через минуту-другую в комнату постучали, она села. Входи, сказала она. Он открыл дверь и, бросив на нее вопросительный взгляд – рады ли ему тут, – вошел и закрыл за собой.

Ты на меня злишься? – спросил он.

Нет. С чего бы?

Он пожал плечами. Не спеша подошел к кровати, сел. Она сидела, скрестив ноги по-турецки, обхватив лодыжки руками. Несколько секунд прошли в молчании. А потом он уложил ее на кровать. Дотронулся до ноги, когда она откинулась на подушку. Тут она, осмелев, спросила, поцелует ли он ее еще раз. Он сказал: а ты как думаешь? Ей эта фраза почему-то показалась очень загадочной и многозначительной. Как бы то ни было, он ее поцеловал. Она сказала, что ей приятно, а он промолчал. Она поняла, что готова на все, только бы ему понравиться, только бы он сказал вслух, что она ему нравится. Он просунул руку ей под форменную блузку. Она сказала ему на ухо: снимем одежду? Его рука скользнула ей в лифчик. Ни в коем случае, ответил он. Это безумие, Лоррейн же внизу. Маму он всегда называл по имени. Марианна сказала: она сюда, наверх, никогда не поднимается. Он покачал головой и сказал: нет, нужно прекратить. А потом сел и посмотрел на нее сверху вниз.

А ты едва не поддался искушению, сказала она.

Да в общем нет.

И это я тебя искушала.

Он с улыбкой покачал головой. Какая ты все-таки странная, сказал он.

И вот она стоит на подъездной дорожке к его дому, рядом с его машиной. Адрес он ей прислал эсэмэской: дом 33 – заурядный оштукатуренный таунхаус, тюлевые занавески, крошечный забетонированный дворик. Она видит, как в окне на верхнем этаже зажигается свет. Трудно поверить, что он живет именно здесь, в доме, в котором она никогда не бывала, – да и не видела она его никогда. На ней черный свитер, серая юбка, дешевое черное нижнее белье. Она тщательно выбрила ноги, подмышки гладкие, с налетом дезодоранта, из носа слегка течет. Она звонит, слышит его шаги на лестнице. Он открывает дверь. Прежде чем впустить, бросает взгляд ей за спину – убедиться, что ее появления никто не видел.