Сэм начал говорить. И говорил долго, не останавливаясь, снимая с сердца многолетний груз. Это не было признанием в измене или в том, что он когда-то утаил от нее деньги, и это не было рассказом о старых семейных секретах.

Это было другое.

Нечто гораздо более серьезное.

Когда он закончил, то почувствовал себя опустошенным и совершенно лишившимся сил.

Прежде чем уйти, он тихо сказал:

— Но я надеюсь, что ты все еще любишь меня.

Спасти чью-то жизнь — все равно что влюбиться, ни один наркотик с этим не сравнится.

Потом ты дни напролет ходишь по улицам и видишь, что все преобразилось. Ты думаешь, что стал бессмертным, как будто спас жизнь самому себе.

Из фильма Мартина Скорсезе

«Воскрешая мертвецов»

Больница Святого Матфея, 17.15

Заканчивая вечерний обход, Сэм всегда оставлял две палаты напоследок. Может быть, потому, что этих пациентов он вел уже давно и, не признаваясь себе, давно считал их членами своей семьи.

Он тихо открыл дверь в 403-ю палату детского онкологического отделения.

— Привет, Анджела.

— Добрый вечер, доктор Гэллоуэй.

Четырнадцатилетняя девочка, худая и прозрачная, лежала в палате одна. Корпус ноутбука, стоявшего у нее на коленях, переливался ядовитыми цветами.

— Что нового?

Анджела рассказала, как провела день. Обо всем она говорила с насмешкой и иронией. Она считала, что окружающий мир враждебен, ненавидела сочувствие и никому не позволяла себя жалеть. У нее не было настоящей семьи. Сразу после рождения ее подбросили в приют в одном маленьком городке в Нью-Джерси. Она росла трудным, замкнутым ребенком, и ее постоянно передавали из одной приемной семьи в другую. Сэм потратил немало времени, чтобы завоевать ее доверие. Анджела уже давно лежала в больнице, и он иногда просил ее поговорить с другими детьми, с теми, кто был младше ее, чтобы успокоить их перед операцией.

Глядя, как Анджела смеется, Сэм снова подумал: трудно поверить, что прямо сейчас раковые клетки распространяются в ее крови. Девочка была больна тяжелой формой лейкемии. Было уже две попытки пересадить костный мозг, но ее организм оба раза воспротивился этому.

— Ты подумала о том, что я тебе сказал?

— О новой пересадке?

— Да.

Болезнь Анджелы достигла той стадии, когда только пересадка могла остановить появление метастаз в печени и селезенке. Без операции девочка была обречена.

— Не знаю, доктор. Не уверена, что выдержу. Мне снова будут делать химиотерапию?

— К сожалению, да. И тебя снова переведут в стерильный бокс.

Некоторые коллеги Сэма считали, что он зря упорствует и лучшее, что можно сделать, — это позволить девочке спокойно прожить отпущенное время. Ее организм уже измотан, и вероятность того, что новая пересадка окажется успешной, была не больше пяти процентов. Но Сэм так привязался к Анджеле, что просто не мог сидеть сложа руки.

«Я буду пытаться, даже если у нее один шанс на миллион».

— Я еще подумаю.

— Ладно. Не торопись. Тебе решать.

На Анджелу нельзя было давить. Она была храброй, но все-таки не железной. Сэм просмотрел и подписал записи в ее карте, сделанные в этот день. Он уже собирался уходить, когда девочка вдруг сказала:

— Доктор, подождите.

— Да?

Анджела щелкнула мышкой, принтер зажужжал и выдал листок со странным рисунком. Сэм предложил Анджеле заняться каким-нибудь творчеством, чтобы отвлечь ее от постоянных мыслей о болезни, и она выбрала рисование.

Девочка протянула Сэму листок.

— Вот, это вам.

Сэм с удивлением рассматривал рисунок. Пурпурные и коричневые завихрения, широкие переплетенные линии напомнили ему работы Федерики. Анджела впервые нарисовала что-то абстрактное. Он хотел спросить, что означает этот рисунок, но удержался, вспомнив, что его жена терпеть не могла таких вопросов.

— Спасибо, я повешу это у себя в кабинете.

Он сложил рисунок и убрал в карман халата. Он знал, что Анджела не любит, чтобы ее хвалили.

— Спокойной ночи, — сказал Сэм, направляясь к двери.

— Я скоро сдохну, правда?

Сэм замер на пороге, потом повернулся. Анджела снова спросила:

— Я сдохну без этой чертовой пересадки?

— Да, — наконец ответил он. — Риск, что ты умрешь, очень велик.

Он помедлил несколько секунд и добавил:

— Но этого не случится. Я тебе обещаю.

Пятая авеню, кофейня «Старбакс», 16.39

— Будьте добры, большой капучино и маффин с черникой.

— Одну минуту.

Выполняя заказ, Жюльет посмотрела в окно. Снегопад закончился, но город все еще оставался в плену холода и ветра.

— Вот, пожалуйста.

— Спасибо.

Жюльет украдкой взглянула на часы, висевшие на стене. Еще минута — и ее смена закончится.

— Эспрессо макиато и бутылку «Эвиана».

— Одну минуту.

Последняя клиентка, последняя рабочая смена, и через два дня — прощай, Нью-Йорк. Жюльет протянула заказ безупречной бизнес-леди, и та, даже не поблагодарив, повернулась к ней спиной.

Встречая на улице или в кафе таких обитательниц Нью-Йорка, Жюльет всегда разглядывала их с любопытством и завистью. Разве могла она соперничать с этими стройными целеустремленными женщинами, словно сошедшими со страниц модных журналов, которым известны все пароли и правила игры?

«Они — моя полная противоположность, — думала Жюльет. — Блестящие, спортивные, решительные. Они держатся уверенно, знают, как подчеркнуть свои достоинства, умеют играть в эти игры…»

И кроме того, все они были financially secure. То есть у них была хорошая работа и приличная зарплата.

Жюльет вышла в подсобное помещение, переоделась и вернулась в зал, немного разочарованная тем, что никто из тех, с кем она работала, не пожелал ей good luck на прощание. Она помахала рукой девушке, стоявшей за стойкой, но та в ответ едва кивнула. «Я что, невидимка?»

Жюльет в последний раз прошла через длинный зал. Она уже открыла дверь на улицу, когда кто-то окликнул ее по-французски:

— Мадемуазель!

Жюльет обернулась и за столиком у окна увидела седого мужчину с аккуратной бородкой. Все в его облике дышало силой. Он был немолод, но так широкоплеч и высок, что мебель в кафе казалась кукольной. Жюльет знала его. Он иногда заходил сюда поздно вечером. Временами, когда управляющего не было на месте, Жюльет разрешала ему войти вместе с собакой, огромным черным догом, отзывавшимся на странную кличку: Куджо.