Что это? Нарастающий стрекот расколол на мелкие кусочки тишину венецианского неба. Над городом огромной стрекозой кружит столь непривычный для этих мест вертолет. Неужели решили патрулировать?

В этот момент меня нагоняют Риккардо и Сара, мои соседи-инженеры. Вид у них довольно запыхавшийся и растерянный.

– Что это, не знаете? – я киваю на стрекочущую точку-запятую в голубом небе.

– Вертолет? А ты не знаешь? Carcere![8] У нас офис рядом, мы убежали. Заключенные подняли бунт, подожгли тюрьмы. Все из-за вируса! Им свидания отменили, они и взбунтовались. Один сбежал.

Кажется, в этом опустевшем карантинном городе нам не придется скучать.

С родины тоже известия в том же духе: говорят, Карант Гонституции (или я что-то напутала опять?) на месте до скончания века.

Я тороплюсь. Я во что бы то ни стало хочу попасть на пленэр: случай выбирать в городе любые места, даже самые классические ведуты, едва ли еще представится.

Пустынная, залитая солнцем Пьяцца. Я никогда не видела ее такой. Золотая голубятня у воды. Голуби, впрочем, тоже куда-то подевались вместе с туристами. Или улетели на карантин. Вместо них над Сан-Марко кружат чайки. Их тени на огромной пустой площади создают какое-то кинематическое кружево. Как будто завитушки, капители и пилястры с фасада Дворца дожей отделились в свободном полете.

Ощущение сна не покидает. Палле один на свете. Аркады Прокурации, закрытое кафе “Флориан” (чуть ли не впервые за 300 лет своего существования), ни музыки, ни оркестров. Пройдись Вагнер по такой площади в свое время – глядишь, не было б ни знаменитого фестиваля, ни “Тристана”.

Я расставила этюдник. Откуда ни возьмись, из-под земли выросло двое полицейских:

– Синьора, запрет на мольберты на Сан-Марко никто не отменял. Мне очень жаль. Я вас понимаю: сам изучал искусство, но правила есть правила. Сейчас особенно. Кроме того, жителям все-таки предписано по возможности быть дома и выходить только на краткие прогулки, по необходимости или по работе. Ах, это ваша работа? Тогда извините. Переставьте просто мольберт за угол, туда, ближе к Дворцу дожей – там мы не должны вас беспокоить. Ваше удостоверение личности, carta d’identità? Да нет, не нужно показывать. Мы вам верим.

Я готова была уже извлечь свое местное ID, где по трогательной итальянской средневековой привычке (не иначе от гильдий все это пошло!), кроме моего имени, даты рождения, роста, адреса и прочих основных данных, фигурирует профессия: pittrice[9].

Свет сам растекался по листу. И снова, как вчера, проходили и останавливались знакомые. Когда еще встретишь кого-то на площади Сан-Марко? Обычно это как на Красной площади – идеальное место для конспирации и тайных свиданий. Толпы туристов, но местных никого.

Сегодня все наоборот.

Поэт Лучио, знакомый гравер Рома с вечной стайкой русских девушек (как и кто их сюда впустил – загадка, но Рома доволен), потом еще несколько человек.

Вдруг совершенно незнакомый старческий голос:

– Синьора, вы же хотите сказать, что сегодня лучший день вашей жизни! Разве могли вы мечтать писать этюды тут, в сердце Венеции, практически в одиночестве! И еще такая погода! Нынешняя Венеция напоминает мне мое послевоенное детство. Все спокойно, никаких толп, люди снова ходят на лодках на веслах, дети играют на площадях, художники пишут этюды… Словно машина времени… Акварель у вас чудесная – давайте дам вам адрес, в Местре, в Centro Candiani, проводят акварельный конкурс. Запишитесь обязательно!

И, решив, что она уже достаточно сделала для моего профессионального и карьерного роста, бодрая старушка зашагала дальше.

Я смотрела на ее силуэт в лучах заходящего солнца. Теперь каждый пожилой человек вызывает внутренний трепет: только бы жила, только б не подцепила эту корону с шипами, терновый венец. Заявление реаниматологов Ломбардии, взывающих к человеколюбию и в то же время приоткрывающих страшную реальность: мест в реанимации настолько не хватает, что медики вынуждены выбирать, кого спасать. Вирусная пневмония тем и страшна, что антибиотики бессильны, лечения нет, есть только реанимационные меры, искусственная вентиляция легких и надежда, что организм справится сам, своими силами, и человек задышит. Шансов больше у молодых. Такой страшный противоестественный отбор.

Кстати, сегодня пришел в себя и задышал сам 38-летний Маттиа, знаменитый “пациент номер один”, с которого началась итальянская страница эпидемии.

Что такое одна минута? Колокольный звон, растворяющийся в бирюзе канала, дробящиеся золотые блики, сходящиеся и расходящиеся отражения – целая жизнь: словно что-то живое под микроскопом. Чем дольше присматриваешься – тем больше видишь. Оторваться невозможно.

Что такое одна минута? Минуту назад я включила пресс-конференцию нашего премьера Конте. Он благодарит итальянцев, приносящих такие жертвы. И объявляет об ужесточении мер. Сегодняшний счет – плюс 2000 заболевших, 196 смертей (и пусть даже итальянская статистика сильно не в пользу итальянцев – повторю, в число умерших от вируса включены все те умершие, даже от других причин, у кого посмертно обнаружен коронавирус).

Минуту назад жизнь страны была другой.

С завтрашнего дня ПО ВСЕЙ ИТАЛИИ ЗАКРЫВАЕТСЯ ВООБЩЕ ВСЕ. Все малые и большие предприятия, парикмахерские, рестораны, бары, все магазины, кроме продовольственных и аптек. Все будущее галерей и музеев, все шалости фей, все дела чародеев… И даже выход на улицу, кажется, будет ограничен. Только один член семьи и только по самой крайней необходимости.

Правда, у нас собака. А у Спритца крайняя необходимость бывает минимум трижды в день. Но как же мои пленэры? Разве это не крайняя, первейшая необходимость для художника в осажденном городе? Впрочем, есть окна. А у нас еще и садик – невиданная по венецианским меркам роскошь. Грех жаловаться. И синяя лодка перед домом – старая topetta, личное транспортное средство: как раз по новому указу его может использовать только один человек.

Что такое одна минута? Теперь каждый день – эпоха.

Еще сегодня утром казалось, что жизнь вошла в свои берега. Город, просеянный через сито новых событий, отряхнул туристический глянец, как карнавальное конфетти, и снова стал тем, чем он всегда и был, – маленьким итальянским городком. Все принялись что-то мастерить и ремонтировать, появилась уйма шуток, какие подвиги можно совершить в “красной карантинной зоне”: протереть пыль на шкафах и буфетах, разобрать верхние полки гардероба комода, смазать петли скрипучих дверей, заштопать носки, узнать наконец, что интересует твоих детей и волнует твоих близких, – список длинный.

Люди оправились от первого шока и отправились за покупками – на набережной Дзаттере даже выстроилась небольшая очередь. В супермаркет запускают 50 человек за один раз, а остальные выстроились на солнышке, честно соблюдая дистанцию в один метр, но итальянское общение от этого не становится менее интенсивным. До меня долетают лишь обрывки фраз. “Questo dimostra quanti siamo in realtà”[10]. Кто-то возмущается высадкой американских солдат для учений НАТО на Сицилии: “Не иначе как все в масках и противогазах!” – это наш старик аптекарь яростно размахивает руками. Потом долетает слово Cina (Чина – Китай). Но я уже не вслушиваюсь.