Бензина в баке оставалось совсем чуть-чуть, пришлось заехать на заправку, так что, когда Сарычев прибыл на службу, капитан Самойлов уже вовсю трудился в поте веснушчатого лица своего. Напротив него развалился на стуле давешний неказистый мужичок, лепший друг «белого китайца». Он беспрестанно чихал, сморкался, требовал по очереди то дозу, то врача, то прокурора. Рыжий капитан работал опером не первый год и уже успел вывернуть сопливого налицо[10]. Звали того Красинский Семен Ильич, трудился он ранее грузчиком и был весь какой-то серый и неинтересный. Зато на его руке, между большим и указательным пальцами, была наколота партачка[11]— паук в паутине, — весьма информативная, весьма…[12]

Очень красноречивая, говорящая сама за себя. Так что, когда Красинского прокачали на повторность[13], то каких-либо особых сюрпризов не обнаружили. Да, он уже бывал на нарах, да, попав на зону по «бакланке»[14], именно там и познакомился с иглой, да, сидит на ней так плотно, что самому не соскочить…

Время колоть его до жопы еще не наступило, так что разговор носил пока характер доверительной светской беседы.

— А вот скажи, Семен Ильич, — капитан многозначительно поднял бровь и небрежно так поиграл карандашом, — толкаешь ты «белого китайца», а в крови у тебя опиаты нашли, химку разбодяженную то есть. Почему не ширяешься тем, что имеешь, или гута твоя — голый вассер?[15]

При упоминании о наркоте мужичок оживился.

— Что я, с тараканом, что ли, чтоб на «белок» садиться? Зажмуриться можно в шесть секунд. — Он ошалело повел мутными глазами, шмыгнул курносым носом и вновь завел скулеж про дозу и лепилу.

Собственно, ничего нового он не сказал. «Синтетика» — штука жесткая, привыкание к ней происходит с первого же раза, а передозировка таится в неуловимых долях процента, чуть ошибка какая — и все, лабай Шопена.

«Так ты, голубчик, не глухой ширевой, себя любишь!» — Капитан медленно поднялся и произнес отчетливо, с неожиданной злостью:

— Ничего тебе не будет. А вот завтра, когда начнет ломать по-настоящему, выть станешь, как кабздох на цепи. Мы тебе цепочку-то покороче сделаем. Так что с параши не встанешь, может, там и загнешься.

Вероятно, Красинский через ломку уже проходил. Он весь затрясся и, вскочив, выплеснулся в диком крике:

— Сука ментовская! Тварь! Что ты мне душу моешь, падло позорное!

Впрочем, хватило его ненадолго. Тут же сникнув, он заскулил no-новой, умоляя Самойлова о дозе. О лепиле, о докторе…[16]И вновь о дозе. Знакомая песня…

Утром следующего дня Красинский, измотанный сильнейшей болью в желудке и интенсивным ночным поносом, был готов к употреблению. Заметив в руках капитана шприц, полный темной жидкости, он незамедлительно спалил хату, откуда толкалось ширево. «Так, лед тронулся». — Убрав дурмашину подальше, Самойлов вызвал клиенту врача и бодрым шагом направился к начальству с докладом.

Сарычев общался по внутренней связи, и, судя по тому, как он пытался соблюсти субординацию, было ясно, что на другом конце провода кто-то из высоковольтных. Капитан взглянул на начальника понимающе — у того давно уже были на подходе подполковничьи погоны. С год, наверное, уже. А может, и поболе…

Майор между тем приглушенно сказал в трубку:

— Обязательно буду держать вас в курсе, товарищ генерал, — отключился и, не стесняясь капитана, в неразговорчивости которого был уверен, шваркнул кулачищем по столу. — Мало нам прямого начальства! Еще один отец родной сыскался, а в башке у него, как на штанах! — Сарычев наглядно изобразил извилину, такую же одинокую и прямую, как генеральский лампас. — Ну, рассказывай, — остывая, он кивнул капитану на стул, тронул усы, — чего нарыл?..

Выяснилось, что Красинский затаривался наркотой не где-нибудь, а в городе фонтанов и радужных струй — Петродворце. Есть там в конце улицы Парижской коммуны неказистый деревянный домик, во входной двери которого прорезано оконце наподобие кормушки. И стоит только постучать и протянуть нужное количество дензнаков, как сейчас же появится желаемое — ампулы с ширевом, а то и баян с готовой гутой, если имеется потребность вмазаться немедленно.

Внимательно выслушав, майор кивнул:

— Плавали, знаем. Сидит там инвалид без ног или туберкулезный в острой форме, а скорее всего, свора цыганок, насквозь беременных, и поиметь с них мы сможем только головную боль. Наркома надо выпасать, наркома! Все остальное — мыло.

Капитан почесал короткий рыжий ежик и вздохнул:

— Есть! Будем копать дальше, товарищ майор.

Майор словно в воду глядел. Действительно, в доме на улице Парижской коммуны проживали славные представители племени молдаванских цыган — супруги Бабан с многочисленными детьми и бедными родственниками. Совершенно некстати Пете Самойлову вдруг вспомнились загадочная улыбка Кармен, усатая физиономия горьковского Лойко Зобара и, наконец, крайне неприличное выражение «джя прокар». Хмыкнув, он пригладил бронзовый ежик и отправился с лейтенантом Звонаревым организовывать неподвижный пост наблюдения.

Погода была по-настоящему зимней — небо потемнело, из низких туч валил сильный снег, порывистый ветер закручивал его в хороводы метели. Ерзая под сношенной резиной, отделовский «жигуль» с трудом продирался сквозь непогоду. Когда прибыли на место, короткий зимний день уже уступил место темноте. Уличные фонари не горели, потому улица Парижской коммуны отыскалась не сразу. Зато нужный дом стоял в самом ее начале и наблюдать за ним можно было легко — с пересекавшего улицу проспекта Ильича.

— Леша, сиди пока. — Капитан оставил Звонарева в машине, бесстрашно вынырнул на мороз и уже через минуту превратился в снеговика. Осторожно переставляя ноги в высоких финских сапогах, он двинулся по еле заметной в снегу дорожке. Пробираясь мимо покосившегося бабановского жилища, он даже головы не повернул, тем не менее успел отметить: во дворе на ржавой цепи исходит злобой здоровенный волкодав, народная тропа к кормушке не заросла, а перед крыльцом стоит красное авто девяносто девятой модели. Сугробов на капоте нет, значит, двигатель горячий. Прогулявшись еще немного и окончательно задубев, Самойлов возвратился в машину, долго оттаивал и наконец произнес:

— Поехали назад.

Но тут дверь открылась, и, осторожно спускаясь с крыльца, в авто начали грузиться три явно беременные тетки. Следом вальяжно вышел и уселся за руль дородный представительный цыган с роскошной седоватой бородой, а за ним выкатился невысокий чернявый паренек в бараньем, до колен, полушубке. Он задраил дверь, пристегнул карабин на собачьей цепи к натянутой вдоль забора проволоке и, закрыв ворота за выехавшей со двора машиной, уселся в нее последним. Бородатый включил передачу, и «девяносто девятая» не спеша покатила вдоль улицы, однако, не проехав и километра, остановилась. Отворились массивные ворота, машина с вице-матерями заехала во двор внушительного особняка, и давешний чернявый пацан шустро прикрыл створки. Было слышно, как изнутри глухо брякнул засов.