Военная революция в Европе на пороге Нового времени действительно имела место, и была она одна. Но картина ее была намного сложнее и не столь прямолинейна, как может показаться на первый взгляд. К первому этапу военной революции можно отнести промежуток времени с конца или даже с середины XV в. и до 90-х гг. XVI в. В эти годы шел процесс постепенного накопления тех количественных изменений в военной сфере, затронувший и теорию, и практику. В конечном итоге они должны были рано или поздно перерасти в качественный скачок, что и случилось в конце XVI – первой трети XVII в. Период же, указанный М. Робертсом, можно соотнести со вторым ее этапом, временем скачка, своеобразного прорыва в военном деле Европы. При этом его рамки можно сузить до 90-х гг. XVI в. – 30-х гг. XVII в. Именно в это время и произошел тот самый переворот в тактике и обучении войск, повлекший за собой все остальные перемены – от военных до политических и социально-экономических. Период же с конца 30-х гг. XVII в. и вплоть до конца эпохи наполеоновских войн – это время постепенного совершенствования той системы принципов подготовки и ведения войны, что были разработаны Морицем и Вильгельмом Нассаускими на рубеже XVI–XVII вв. и развиты применительно к новым условиям шведским королем Густавом Адольфом.

В самом деле, средства истребления людей, которыми располагали Мориц Нассауский и Наполеон спустя 200 лет, не слишком сильно различались друг от друга. Разница была лишь в том, что Наполеон располагал значительно большими ресурсами и потому мог утверждать, что «Бог всегда на стороне больших батальонов». Так что переход от сравнительно небольших армий смешанного комплектования 1-й половины XVII в., в которых наемники все еще господствовали, к армиям 2-й половины XVII–XVIII вв., где их существенно потеснили рекруты, набранные принудительно из числа подданных короля, к конскрипционным и первым массовым армиям 1-й половины XIX в. вовсе не означал радикальных перемен в европейском военном деле. Менялись мундиры, прически, отдельные элементы тактики и стратегии, но не оружие и основные идеи и уж тем более не ментальность военного сообщества. Войны наполеоновской эпохи стали несколько более грубыми, жестокими, избавились в значительной степени от налета некой салонности, церемонности, присущей войнам 2-й половины XVII–XVIII вв., и только. Пока не появились пулеметы, скорострельные магазинные винтовки и артиллерийские орудия, телеграф, радио и железные дороги, европейские армии и их тактика и стратегия менялись не настолько существенно, чтобы можно было говорить о новой военной революции. Чтобы это случилось, европейское общество должно было окончательно завершить переход от мануфактуры к фабрике, завершить промышленную революцию. С последней была связана очередная военная революция, пришедшаяся на годы Первой мировой войны и завершившаяся уже в годы Второй мировой войны. В каком-то смысле можно вести речь об определенной связи между рождением мануфактурной промышленности и зарождением капитализма с военной революцией на пороге Нового времени и завершением промышленной революции, возникновением индустриального общества и военной революцией 1-й половины ХХ в. В этой связи представляет интерес идея Э. Тоффлера о взаимосвязи волн в развитии цивилизации и перемен в военном деле38.

Если же принять во внимание скачкообразность развития военного дела и проанализировать процессы изменений в этой сфере деятельности человеческого общества, нетрудно заметить, что «Великая пороховая революция», описанная М. Робертсом, не была уникальным явлением в мировой истории. Более того, можно смело утверждать, что она вовсе не случайность, но часть мирового исторического процесса в целом, одно из звеньев в цепи других подобных переворотов. Первой военной революцией можно считать возникновение армии как государственного, политического института, пришедшего на смену племенным ополчениям. К значительным последствиям, и не только в военной сфере, привело появление боевых колесниц и конницы39. Не меньшее значение для развития военного дела и искусства имела так называемая «гоплитская» революция, о которой до сих пор не утихают споры среди историков40, а впоследствии рождение регулярной, постоянной армии в эллинистических государствах и Римской империи. Введение во всаднический обиход стремени и седла с высокими луками в эпоху раннего Средневековья во многом способствовало формированию элитной тяжеловооруженной конницы, на долгое время захватившей господство как на полях сражений, так и во власти.

Таким образом, многочисленные технологические новшества на протяжении Древности и Средневековья неоднократно меняли «лицо битвы» и войны в целом. Однако по большей части все они в той или в иной степени являлись локальными переворотами, не меняя коренным образом расстановки сил и не делая в конечном итоге лишь одну определенную модель военного строительства образцом для всеобщего подражания и копирования. Те же самые регулярные армии эллинистических монархий и Римской империи оказались неспособны преодолеть сопротивления, казалось бы, более консервативных и традиционных военных систем Азии, равно как и пехотные армии имперского Китая на закате истории Древнего мира неоднократно терпели жестокие поражения от конных ополчений кочевников-сюнну.

Именно по этой причине вряд ли можно считать переворот в тактике, осуществленный в 1-й половине XIV в. англичанами, военной революцией Средневековья, как это предложили М. Прествич и К. Роджерс41. Отечественный автор Д. Уваров по этому поводу справедливо отмечал, что, по существу, «специфическая английская тактика в принципе могла применяться единственным государством в Европе из-за отсутствия у других столь же квалифицированных лучников и поэтому является исключением в общеевропейском военном искусстве…»42. Всякие попытки скопировать английский опыт, хотя бы в той же самой Франции, не имели успеха. Достаточно вспомнить неудачный опыт создания корпуса т. н. «франк-аршеров» правительством Карла VII французского в последние годы Столетней войны43. Новая военная система должна была быть одновременно и достаточно простой и универсальной, чтобы ее можно было легко усвоить и затем использовать в различных условиях, и в то же время обладать большей эффективностью, чем все предыдущие. В противном случае, как это было с английской тактикой конца XIII–XV вв., она как слишком сложная, специализированная и недостаточно гибкая, была обречена на вымирание, не оставив потомства.

Совсем иначе дело обстояло с военной революцией в Западной Европе на рубеже Средневековья и Нового времени. Можно со всей уверенностью сказать, что она, безусловно, явилась первой глобальной по своим последствиям военной революцией. Она не просто привела к рождению новой системы организации военного дела. Это неоднократно случалось прежде, как было отмечено выше, в самых разных регионах мира. Нет, здесь дело было в другом. Как справедливо отмечал Дж. Паркер, эта военная революция привела к коренной перемене в расстановке сил на мировой арене: «В значительной степени «подъем Запада» был предопределен применением силы, тем, что баланс сил между европейцами и их заокеанскими противниками постоянно склонялся в пользу первых;…ключ к успеху европейцев в создании первых по-настоящему глобальных империй между 1500 и 1750 гг. заключался как раз в тех усовершенствованиях способности вести войну, которые позднее будут обозначены как «военная революция»…»44. Потому-то и можно назвать ее «Великой пороховой революцией». Пусть это название и покажется кому-то слишком громким и претенциозным, однако тем не менее в этих словах отражены и главная причина этого переворота, и ее размах, и поистине грандиозные последствия.