Точно так же как мы надеемся на правительство и экспертов, мы надеемся на технологии, предназначенные для решения наших проблем. Но вы вскоре увидите, что ваш личный метод решения проблемы насилия основан не на технологиях. Он основан на более серьезном ресурсе, который всегда с вами, внутри вас. Этот ресурс называется интуицией.

Возможно, вам трудно оценить этот ресурс, потому что мы, рассудительные жители Запада, поглядываем на интуицию с презрением. Ее часто называют эмоциональной, неразумной или необъяснимой. Мужья укоряют жен «женской логикой» и не воспринимают ее всерьез. Если женщина использует интуицию, чтобы объяснить сделанный ею выбор или тревогу, от которой она не может избавиться, мужчина закатывает глаза и отмахивается от ее слов. Как правило, мы предпочитаем логический, обоснованный, объяснимый и неэмоциональный мыслительный процесс, который приводит к приемлемому результату. Американцы фактически молятся на логику, даже когда она неверна, и отвергают интуицию, даже когда она верна.

Конечно, у мужчин есть своя версия интуиции, не такой легковесной и непоследовательной, каковой они между собой считают женскую интуицию. Их интуиция солидно называется «внутренним чутьем», но это не просто чутье. Это процесс более необычный и в конечном счете более логичный в своей естественности, чем самые фантастические компьютерные расчеты. Это наш самый сложный когнитивный процесс и в то же время самый простой.

Интуиция связывает нас с естественным порядком вещей и нашей природой. Свободная от оков суждений, связанная только с ощущениями, она ведет к предсказаниям, которые нас задним числом изумляют. «Я почему-то знал», – скажем мы о случайной встрече, которую предсказали, или о неожиданном телефонном звонке от далекого друга, или о невероятном повороте в чьем-то поведении, или о насилии, которое мы обошли стороной, или о насилии, которое мы слишком часто ухитрились не обойти. «Я почему-то знал». Как знала Келли, и как можете знать вы.

Семейная пара, которая назначила мне встречу, чтобы поговорить о беспокоящих и угрожающих телефонных звонках, хотела, чтобы я выяснил, кто за этим стоит. Исходя из слов звонящего, было очевидно, что это человек, которого они знают, но кто? Ее бывший муж? Странный парень, которому они как-то сдавали комнату? Сосед, рассерженный тем, что они затеяли стройку? Подрядчик, которого они уволили?

Они думали, что эксперт скажет им, кто это, но на самом деле они сами назовут мне злоумышленника. Это правда, что у меня огромный опыт и я сталкивался с тысячами случаев. Но у них есть опыт их конкретного случая. Вся информация, которая необходима для того, чтобы сделать точный вывод, спрятана внутри моих клиентов, и я попытаюсь вытащить ее наружу. В какой-то момент, обсуждая возможных подозреваемых, женщина обязательно скажет что-то вроде: «Знаете, а ведь есть еще один человек, и у меня нет конкретных причин думать, что это он. Но у меня есть такое ощущение, и мне очень неприятно даже предполагать это, но…» И прямо в этот момент я мог бы отправить их домой и отослать им счет, потому что это и есть тот самый человек. Мы будем следовать интуиции моих клиентов до тех пор, пока я не «найду разгадку тайны». Меня будут хвалить за мастерство, но чаще всего я просто слушаю и помогаю клиентам прислушаться к себе. В начале этих встреч я говорю: «Нет недопустимых теорий, нет людей, которых нельзя обсуждать, нет безосновательных внутренних ощущений». (На самом деле, как вы вскоре убедитесь, как раз «ощущения» обычно бывают небезосновательны.) Когда клиенты спрашивают: «Поступает ли человек, склонный угрожать, так-то и так-то?» – я отвечаю: «Да, иногда это бывает», – и это служит разрешением рассмотреть некую теорию.

Во время беседы с жертвой анонимных угроз я не задаю вопрос «Кто, по-вашему, прислал вам эти угрозы?», потому что большинство жертв не могут представить себе, что кто-то, с кем они знакомы, может так себя вести. Вместо этого я спрашиваю: «Кто мог бы послать их?» – и мы вместе составляем список всех, имеющих такую возможность, независимо от мотива. Затем я прошу клиента распределить возможные мотивы, даже самые дикие и смехотворные, между внесенными в список людьми. Это творческий процесс, в ходе которого на человека ничто не давит: нет обязательства быть точным и справедливым. Именно по этой причине почти в каждом случае одна из воображаемых теорий окажется верной.

Довольно часто самым большим моим вкладом в разгадку тайны становится отказ называть ее тайной. Это, скорее, головоломка, и у нас имеется достаточно фрагментов для того, чтобы разобраться в ней. Я так часто видел эти фрагменты, что могу распознать их быстрее, чем мои клиенты, но моя работа сводится к тому, чтобы уговорить клиентов выложить все части головоломки на стол.

Поскольку мы исследуем фрагменты «пазла» насилия, я продемонстрирую вам их формы и цвета. Поскольку вы и сами обладаете человеческой природой и всю жизнь присматриваетесь к людям, кусочки пазла вам уже знакомы. Кроме того, я надеюсь, что к тому времени, когда мы с вами расстанемся, вы будете знать главное: любой пазл можно разгадать еще до того, как перед вами предстанут все его части.

* * *

Мы говорим, что люди совершают действия «внезапно», «неожиданно», «ни с того, ни с сего». Эти слова и выражения поддерживают широко распространенный миф, будто спрогнозировать поведение человека невозможно. Но для того, чтобы успешно пробраться сквозь утренний поток транспорта, мы делаем удивительно точные и критически важные прогнозы поведения буквально тысяч человек. Мы автоматически расшифровываем слабые, бессознательно передаваемые сигналы: легкий наклон головы незнакомца или задержавшийся на мгновение взгляд человека в трех десятках метров от нас говорит нам о том, что можно проскочить перед носом его двухтонного монстра, не подвергаясь опасности. Мы ожидаем, что все водители будут действовать так же, как действовали бы мы, но все время внимательно выискиваем тех немногих, которые ведут себя не по правилам, – мы прогнозируем их поведение, хотя и можем назвать его непрогнозируемым. Таким образом, мы, передвигаясь намного быстрее тех, кто жил в первом десятилетии ХХ в. (стремительнее они неслись, разве что сорвавшись со скалы), уворачиваемся от гигантских стальных «ракет», фантастически точно оценивая намерения их «пилотов», а затем говорим, что не можем прогнозировать поведение человека.

Мы достаточно успешно предсказываем, как ребенок отреагирует на замечание, как отреагирует свидетель на вопрос, а жюри присяжных – на свидетеля, как потребитель отреагирует на рекламный слоган, а зрители – на драматическую сцену, как жена отреагирует на придирки мужа, а он – на ее, как читатель отреагирует на фразу и т. д. и т. п. Предсказывать проявления насилия проще, чем все вышеперечисленное, но, поскольку мы почему-то считаем, что насилие – это отклонение, творимое особыми людьми, не такими же, как мы, то говорим, что не можем его прогнозировать. Смотря документальный фильм Джейн Гудолл, в котором группа самцов шимпанзе преследует и уничтожает другую группу самцов, мы говорим, что их неспровоцированное нападение объясняется защитой территории или необходимостью регулировать популяцию. С такой же уверенностью мы говорим, что понимаем причины и цели насилия, проявляемого любым созданием на Земле, кроме насилия, творимого нам подобными.