больше увлечен двумя занятиями: стихи пишет и шпагой машет. Вот еще одно прибавилось, не без нашей помощи — волочиться за юбками. Признаться, вирши сына не плохи, даже весьма прилежны. Что до фехтования, так, была бы в этом мире Олимпиада, точно отправил на соревнования и, уверен, призовое место Павел мог бы занять. По крайней мере, мне с ним уже сложно фехтовать, если только не с подленькими приемами.

Недавно даже поссорились, что я предложил сыну показать свое творчество Сумарокову или Ломоносову, чтобы те откорректировали и пустили в издание. Это же неплохо для имиджа, что наследник не обделен даром. А то на фоне отца, то есть меня, прежде всего, как композитора, будущий император мог казаться тусклым. Мне наследник высказал, что я не понимаю его, что у него должно было личное пространство. Обвинил в том, что я решаю собственные проблемы пропаганды через раскрытие интимного внутреннего мира сына. «И вообще…». Вот это «вообще» не было объяснено, но звучало наиболее важным аргументом.

Я не давил в сыне личность, не порол, всегда старался объяснить. И все было хорошо, но год назад начались конфликты, в которых Павел стал позволять себе слишком много вольностей, в том числе и в присутствии иных людей. Пришлось и наказать, когда наследник позволил себе отхлестать по щекам одного из офицеров, который дежурил во дворце. Вначале я постарался узнать причину гнева, которой не оказалось, если не считать просто неважное настроение наследника, ну и то, что тот вожделенно посмотрел на пассию сына.

Вот рос же цесаревич в любви, большей, чем многие дети в этом времени. Боялся я того, что Павел станет неким сумасбродом, что его будет «ждать» табакерка. Потому и воспитывал иначе, чем того Павла Петровича, который в иной истории, может и был и умен, и даже чаще справедлив, но с кучей комплексов и придурей.

Вот ругаю, ссорюсь. А сам от такого далеко ушел, особенно в вопросе ревности? А мне сто лет!

— Начнем сегодня с обзора международных дел, — сказал я и открыл свой блокнот. — Господин Первый министр, прошу!

Первым министром все еще оставался Иван Иванович Неплюев, хотя я уже уверен, что Савелий Данилович Померанцев может справится не хуже, а по некоторым позициям, к примеру, делопроизводства, так и лучше. Но пока Померанцев работал в должности министра внутренних дел.

Я долго, АЖ четыре года, держал Никиту Юрьевича Трубецкого в правительстве. Но он не выдерживал того ритма работы, который был мной взят сразу и пока еще не изменялся. Постоянно князь с чем-то запаздывал, не проявлял креативного мышления и инициативу при решении разного рода проблем. Приходилось и мне встревать. Теперь Трубецкой генерал-губернатор Москвы и там, пока я не приезжаю в Первопрестольную, князь справляется. Видимо Никита Юрьевич из тех людей, которые не умеют работать в команде. Ну и заметил, что он теряется в моем присутствии.

В свою же очередь, Померанцев очень хорошо поработал в Сибири, насколько это вообще было возможно. Уже то, что Савелия два раза пытались убить и единожды даже ранили, говорило в пользу его дотошного расследования деятельности губернаторов дальних регионов.

Всего полтора миллиона рублей были похищены. Это из крупного, а по мелочам, там и больше наберется. Были суды, громкие, с описанием в прессе. Потом конфискации имущества, лишение дворянства и ссылка на каторгу. Я все еще никого не казнил, но этот факт не мешал быть жестким в отношении преступников.

Важнейшее, чем еще занимался Померанцев, так инспектировал и направлял деятельность местных чиновников в ту плоскость, чтобы они были всегда готовы к приему новых людей. Вопросы инфраструктуры, не дорог, но расчистки направлений, строительство временного жилья для пребывающих — вот то малое, что Савелий Данилович стремился систематизировать.

Людей –то много устремилось в Сибирь. Тут и закон от рекрутах помог, когда каждый помещик мог за неплохую цену, не многим ниже рыночной, порой и сопоставимой с оной, продать крестьянина в рекруты, но уже с семьей. Вот эти самые «ректруты» и направлялись в Сибирь и дальше. Они получали начальную воинскую подготовку, но по сути были посажены на земли с правом выкупа оных. А земля в Сибири стоила многим дешевле, чем в европейской части России.

— Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа, — присутствие Екатерины и Павла увеличили количество слов в приветствии. — Начну с Англии. Георг III, после смерти отца, начал проводить достаточно жесткую внутреннюю и внешнюю политику. Окончательно сломлено сопротивление Майнсурского княжества в Индии и можно говорить о том, что Индия стала английской. Ужесточается политика короля по отношению к североамериканским колониям. После введения Гербового сбора, в колониях имеют место возмущения [Гербовый сбор был введен в РИ в 1765 году из-за кризиса после Семилетней войны, предполагал уплату пошлины за любые гражданские документы и не только].

— Возможен бунт? — просил я.

— У колонистов нет средств и оружия в достаточном количестве, вместе с тем присутствие английских войск все еще в том количестве, как во время войны. Более тридцати тысяч пехоты без учета ландмилиции, — отвечал Неплюев, кося взгляд на Шешковского.

Это я зря спросил. Подобные вопросы нужно обсуждать в более узком кругу. Это та самая теневая политика, знать о которой не нужно никому постороннему. Не то, чтобы за большим столом из красного дерева собрались посторонние, нет, как-раз таки, свои. Но как там у англичан или еще кого: что знают двое, то знает и свинья? Пусть каждый занимается своими делами, а не страдает бессонницей, фантазируя небылицы о работе иных.

Вместе с тем, мы уже давно готовились именно что к созданию США. Слышали бы меня люди из будущего, так и заклеймили. Но! Этих «но» не мало. Одно из — Российская империя прочно стоит на всем Западе Америки и даже есть некоторые подвижки к движению на Восток. Без этого огромного региона, США, как мировой лидер не сложится. Просто не хватит ресурсов.

Второе «но» — это покупка у Франции Луизианы. Да! Тогда, восемь лет назад мы несколько упростили жизнь министру финансов Людовика, но Луизина и была куплена для того, чтобы деятельно влиять на события, которые, я в этом был уверен, не заставят себя ждать. Теперь, за восемь лет освоения Луизианы, а мы пришли на хоть какую-то, но колониальную инфраструктуру, превращается в сплошной укрепрайон на юго-западе от английских североамериканских колоний. Как могли бы сказать журналисты будущего: русский авианосец в Мексиканском заливе.

Эта обширная колония может в будущем помочь в сдерживании экспансии САСШ на Запад. Луизиана, как бы вгрызается в континент, позволяя идти дальше, на Север, в такие регионы, которые могут быть названы Оклахома, Арканзас и дальше в Колорадо. А можно и потеснить испанцев из Техаса и Флориды. В любом случае, Луизиана «кость в горле» освоению территорий американцами.

Покупка Луизианы обошлась нам в большие деньги, в три с половиной миллиона рублей. Это больше, чем некогда я продал и Гольштинию и Шлезвиг. Всего-то, казалось, — колония в далеком Новом Свете, и такие суммы за актив, который Франции и не нужен! Однако уже на стадии только предварительных не переговоров, но разговоров с заверениями о намерениях, в игру вступила Англия.

Быстрые у островитян политики, сразу сориентировались и начали отговаривать французов от продажи. Пришлось и ценник завышать и немножечко углублять французский экономический кризис.

Мы ранее стали весьма споро скупать французские бумажные ливры, которые из-за увеличившегося спроса, нами же и спровоцированного, поднялись в цене. Исходя из слабого представления о механизмах инфляции, министры Людовика с упоением и азартом давали указания на выпуск все новых и новых банкнот. Ну а мы еще… да чего уж там, и сами сделали эмиссию во французскую экономику. Бумажные купюры же примитивные, подделать, да с имперскими специалистами — плевое дело. И тут Франция начинает затягивать переговоры о покупке нами Луизианы.

Появляются с десяток толстосумов, которые требуют обмена своих бумажных ливров на золото, ну или уже, в крайнем случае, на серебро. Если бы такое произошло не одномоментно, то экономическая система Франции, несмотря на кризисные явления, не особо прочувствовала выдачу миллионов ливров, эквивалентно трем миллионам рублей. Но все случилось в один день и обязательства французским банком не были выполнены. Поползли слухи, не без нашей помощи и другие французы попытались избавится от бумаги.

Вот такая репетиция произошла перед более серьезными ударами по французской экономике. Протестировали французскую финансовую систему, посмотрели на наши возможности. Остались довольны, в том числе и тем, что Франция так и не поняла, что именно