В конце концов мощь и великолепие машины захватили его, и парень позволил себе расслабиться, наслаждаясь гонкой. Одной рукой он повращал ручки кондиционера, и холодный воздух наконец-то хлынул в кабину, освежая и восстанавливая силы, — ведь даже полностью открытые окна и жуткий сквозняк, который устроил себе в машине Сашка, не спасали от одуряющего жара южного солнца. Теперь он со спокойной душой нажал поочередно на все кнопки электропривода стекол, оставив только небольшую щель в своей форточке, — он любил, чтобы звуки снаружи хоть немного проникали внутрь салона.

Затем он попытался рассмотреть аудиосистему, которой был оснащен автомобиль, и в очередной раз поразился роскоши И комфорту этой машины.

Он где-то читал раньше про такую аппаратуру. Кажется, это называлось «класс хай-энд». Система представляла собой настоящий аудиокомплекс, не чета каким-нибудь тривиальным магнитолам, предварительный и полный усилители, дека, тюнер, проигрыватель «си-ди» с автоматической сменой десяти Дисков, куча динамиков разной величины по всему салону, которые создавали суперобъемный звук… Говорят, что даже разъемы и контакты в такой системе делаются из золота, а проводка из сверхчистой меди.

Банда, конечно, не мог, особенно на ходу, разобраться во всех этих сложностях и возможностях аппаратуры. Единственное, что сумел он сделать, — нащупать кнопки «Power» на каждом отдельном блоке и все их включить, а потом тискануть на магнитофоне кнопку «Play». Заунывные звуки восточной и очень тоскливой мелодии заполнили кабину, и парень поспешил поменять кассету, поставив что-то старое из «Кино».

Как по заказу — «Группа крови на рукаве…»

Эта песня давно, еще со времен десанта, с восемьдесят седьмого года, когда она только-только появилась, стала его любимой…

…твой порядковый номер на рукаве.

Пожелай мне удачи в бою!

Пожелай мне

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве.

Пожелай мне удачи!

Проселочная дорога вывела его на асфальтовое шоссе, и, сориентировавшись, Сашка понял, что вырвался из проклятого района. Теперь его путь лежал прямо к границе, и ничто не смогло бы остановить его. Он добавил газу, и мощный двигатель «паджеро» тут же отозвался, даже на такой, отнюдь не маленькой, скорости заметно прибавив прыти.

Совершенно прямая и пустынная дорога убегала куда-то за горизонт, автомобиль не требовал ни малейшего усилия для управления, и парень незаметно сам для себя погрузился в раздумья и воспоминания.

Музыка только помогала, подталкивала его думы, заставляла их вновь и вновь кружить по лабиринтам памяти…

«…Пожелай мне удачи!»

Как-то так получилось, что всю жизнь ему сопутствовала удача и в то же время он всегда как будто ходил по лезвию бритвы, и если бы эта самая госпожа Удача хоть на секунду отвернулась от него, не было бы сейчас ни самого Сашки, ни его тоскливых воспоминаний…

Он вырос в детдоме и совершенно не помнил ни отца, ни матери…

Однажды, в день его шестнадцатилетия, директор Смоленской школы-интерната номер девять, в которой жил и учился Сашка, Иван Савельевич Парфенов — хороший, душевный мужик — вызвал его вечером для разговора в свой кабинет, закрыл дверь изнутри, уселся за свой стол и кивнул на кресло напротив.

— Садись, Бондарович. Поговорить надо…

Сашка сел, внимательно глядя ему в глаза и стараясь понять, что затеял Иван Савельевич и за какое такое прегрешение ему, Банде, может сейчас перепасть. А директор вдруг встал, прошел к шкафу и неожиданно достал из его необъятных недр, где хранились личные дела всех воспитанников интерната последних лет, бутылку белого болгарского вина — «Златни пясцы», как сейчас помнил Сашка.

— Иван Савельевич… — забормотал тогда вконец растерявшийся пацан, внезапно подумав, что это, видимо, какая-то хитрая провокация, что-то типа испытания на вшивость. Но директор был непреклонен:

— Сядь и не канючь. Слушай.

Он налил по полстакана себе и Сашке и закурил.

— Ты хоть что-нибудь из своего детства помнишь?

— Н-н-е-т… А что?

— Ни отца, ни матери?

— Нет.

— Наверное, пришло время рассказать тебе хоть то, что я знаю…

Иван Савельевич помолчал минутку, затянулся пару раз, будто собираясь с мыслями, и заговорил вновь:

— Твоя мама умерла, когда тебе было три года…

Мы специально никогда не рассказываем воспитанникам об их детстве, пока не вырастут. Сам понимаешь… Еще тосковать начнут, думать. А тут не надо думать. Тут надо воспринимать все так, как есть. Что Бог дал, назад того не заберешь… Вы жили тут же, в Смоленске. Кстати, недалеко отсюда…

Он шумно отхлебнул из стакана и приказным тоном произнес:

— Пей! Тебе сегодня не только можно, но даже нужно… За твое шестнадцатилетие! За твое совершеннолетие…

Они выпили, и Иван Савельевич продолжал:

— Короче, когда мать умерла, твой отец запил, По-черному, Сашка, пил, про все на свете забыв. А ведь толковый мужик был, инженер, говорят, талантливый. В общем, сгорел твой отец за несколько месяцев. Нашли его мертвым в парке меньше чем через полгода после смерти матери. Ребра поломаны, разрыв селезенки, тяжелая черепно-мозговая травма… Милиция утверждала, что убили его в очередной пьянке. Может, за долг, а может, так просто, из куража…

Сашка почувствовал, как к горлу подкатывает горький комок слез, и поспешил быстрее хлебнуть вина, с горя даже не почувствовав и не разобрав его вкус.

— А тебя бабушка еще до этого забрала, как только отец пить начал… По материнской линии бабушка. Хорошая была женщина, жалела тебя, на свою пенсию ухитрялась одеть-прокормить… Но тебе, Сашка, не везло — буквально в тот же год и она умерла. Старая была…

Иван Савельевич снова налил себе вина и залпом выпил, шумно вздохнув, будто сбрасывая со своих плеч груз непосильной тяжести.

— Вот такие, брат, пироги… Тебя соседи бабушки к нам привели. Ведь ни родни близкой у тебя — никого! Как-то так получилось. В райсобесе с душой отнеслись — на тебя бабушкин дом оформили и даже книжку ее сберегательную, что там от похорон осталось, на тебя переписали. Триста двадцать четыре рубля сорок семь копеек. За эти годы проценты наросли, так что копейка какая-то уже скопилась… За тебя до восемнадцати лет мы, детдом, отвечаем, опекунами твоими стали… Что там с домом — не знаю, много лет прошло. Но через два года ты будешь его хозяином, если только там что осталось…

Сашка был ошарашен всем услышанным; и единственное, что он в этот момент чувствовал — настоятельную потребность уединиться, обдумать все, что рассказал Иван Савельевич. В голове вдруг зашумело от выпитого вина, и пацан немного заплетающимся языком произнес: