Обычно я все контролирую: себя, мою семью, время. Я относительно застенчивая, всегда думаю, какое впечатление произвожу. Но когда я танцую, все это отступает. Мои руки и ноги расслабляются, я трясу бедрами и головой. Швабра становится моим партнером в танце, я кручусь и верчусь.

Снаружи небо преображается из болезненно-серого в темное индиго, пока я убираю и танцую. Марк пишет, что они с мальчиками поехали к Пауле на ужин. Решение принято. Со мной не советуются, просто оповещают. Но я планировала сделать только сэндвичи к чаю, поэтому не могу жаловаться. Когда пол чист и все поверхности блестят, я убираю швабры, тряпки и ведро, но – настоящая Золушка, намеренная пойти на бал – продолжаю танцевать. Мой живот становится липким от пота, волосы облепляют затылок, и я от этого в восторге! Удовольствие, свобода – абсолютны.

Поэтому я так сильно злюсь на Марка и мальчиков, что забрали это у меня. Удовольствие. Свободу.

Я слышу их. Смех. Громкий и неуправляемый. Снаружи уже совсем темно, а у меня на кухне горит свет, словно я на сцене даю представление у всех на виду. Марк, Оли и Себ стоят у стеклянной двери патио, смеясь, как гиены. Я гадаю, как долго они наблюдали. Они вваливаются в дом, все еще смеясь. Беззаботно высмеивая меня.

– Какое выступление, – говорит Марк. Он быстро меня целует, его холодные губы колют разгоряченную щеку. – Я забыл ключи, поэтому мы зашли с заднего входа.

– Господи, мам, ты танцуешь как бабушка, – говорит Себ. Это не так. Их бабушка все еще танцует твист – надо отдать ей должное – а я больше склоняюсь к стилю девяностых. Да, застряла там, наверное, но это не твист, а множество прыжков и размахиваний руками. И все же я понимаю, что имеет ввиду Себ. Я поспешно опускаю руки по бокам. Если бы я могла их отрубить, я бы это сделала. Я представляю, как тянусь за разделочным ножом, чистым и блестящим на столешнице.

– Помойте руки. Тщательно. Спойте «С днем рождения» дважды, как нас учили, – говорю я. Никто не отвечает.

– Ты такая неудачница, Ли, – бормочет Оли. Протопав мимо меня, он хватает яблоко из наполненной мной фруктами миски, агрессивно откусывает. Он качает головой. Не как я во время танца, не с радостной беззаботностью, но в отчаянии. С отвращением. – Позорище.

Я поворачиваюсь к Марку и умоляюще смотрю на него, чтобы он что-нибудь сказал, и я знаю, что он меня понимает, но просто пожимает плечами. Его взгляд говорит: «не втягивай меня, это твоя битва». Иногда роль матери и жены ощущается как смерть от тысячи порезов. Я выпрямляю плечи, выдавливаю улыбку, хоть и маленькую – никто не подумает, что я безумно счастлива в данный момент, но я не хочу устраивать сцену. Или, может, хочу, но Марк не хочет. Я хозяйка собственного тела. Я выбираю, что показывать. Я сохраняю расслабленное выражение лица, брови не сдвигаются, подбородок остается высоко поднятым. Непроницаемая. Вы не должны чувствовать себя чужаком в собственном племени. Это противоестественно.

– Можно нам завести собаку? – спрашивает Себ.

– Нет, – резко говорю я. Он задавал этот вопрос время от времени уже на протяжении полугода. Обычно я более спокойна и пытаюсь мягко отказать ему, но у меня нет терпения, сил. Как собака впишется в мой образ жизни?

Себ опешивает, его лицо омрачает тень беспокойства. Я тут же чувствую себя виноватой. Двенадцатилетки не должны переживать о своих родителях. Он наблюдательный и добрый ребенок. Будучи веселым и благодушным, он хочет видеть такую же легкость в мире окружающих.

– Что не так? – спрашивает он.

Как мне объяснить ему, что все не так, кроме, пожалуй, него? Хотя даже любить его сложно. В моей жизни нет абсолютных удовольствий. И я полностью виновата в этом сама.

– Ничего, я просто устала. Послушай, почему бы тебе не принять душ? Я позвоню Фионе. Поднимусь к тебе перед сном. – Он кивает, послушно, с готовностью убегает, желая верить, что я просто устала.

Я наливаю себе здоровую порцию вина и рассказываю Фионе, как Оли назвал меня неудачницей. Я пытаюсь звучать, будто мне это кажется пустяком, и проваливаюсь. Она слишком хорошо меня знает, чтобы повестись. Я рада, мне не хочется, чтобы она игнорировала ситуацию, как Марк. Мне нужно ее сочувствие, подтверждение, что это несправедливо, что я не заслуживаю такого отношения. Возникало предложение, что Оли с Себом стоит посетить психотерапевта, помогающего пережить утрату. На самом деле идея поднималась не раз. Думаю, Фиона первой выдвинула эту мысль и она снова это делает. Она моя лучшая подруга. Я люблю ее, она хочет как лучше, но выбрала самый неподходящий момент.

– Зачем мальчикам психотерапевт, помогающий пережить утрату? – требовательно спрашиваю я.

– Чтобы проработать свою утрату.

– Какую утрату?

– Матери.

– Я их мать, – горячо утверждаю я.

– Их биологической матери, – терпеливо отвечает она.

– Она умерла много лет назад. Они были совсем младенцами. Я была их матерью почти десять лет.

– Да, я об этом и говорю, они были очень маленькими, когда ее потеряли. Слишком маленькими, чтобы осознать это. Может, теперь им нужна с этим помощь.

– Я их мать, – снова говорю я. – Я не хочу, чтобы какой-то психотерапевт копался в их головах и все ворошил.

– В чем дело, Ли? Я знаю, с тобой что-то не так.

Она не спрашивает, является ли Оли причиной. Это работа? Она оставляет вопрос открытым и он внезапно кажется диким и опасным. Что, если я ей расскажу? Что, если признаюсь? Вопрос открывает широкую пропасть желания. Я задумываюсь, смогу ли когда-либо ее преодолеть.

Я не могу ответить на этот вопрос.

3

Ли

Десять лет назад

Сегодня суббота, сияет солнце. За пределами лондонских почтовых индексов жаркие дни несомненно, безусловно, это подарки небес. Возможность прогуляться или покататься на велосипеде по холмам или национальным паркам, расставить стулья в садах, может, забросить пару сосисок на гриль, поехать в местный паб. Для пары тридцатитрехлетних гетеросексуальных женщин, делящих убогую лондонскую квартирку на втором этаже, жаркие дни – это мгновения, когда их жизни кажутся обнаженными. Неудовлетворительными. Как в Рождество, Пасху и национальные праздники. Когда жарко и солнце льется сквозь окна, показывая, что их не помешало бы помыть, мы с Фионой чувствуем себя сдавленными, пойманными. Неудачливыми. Наша квартира, которая может казаться чудной, эксцентричной – с полками из IKEA и разноцветной гирляндой с фонариками в форме перцев чили, висящей на кухонных шкафах – оказывается загроможденной и ребяческой.

Мы обе знаем, что должны быть в другом месте. Выше по пищевой цепочке. Может, мы должны болтаться возле бистро, поедая арбуз и салат с фетой с нашими парнями, или растрачивать день в B&Q, споря с нашими женихами о том, какой оттенок краски