Возможно, это помогло бы им обоим. Но Алана знала, что пришедшая на ум мысль — лживая. Она могла бы полюбить Джека только в том случае, если бы никогда не повстречала, не полюбила, а потом и не потеряла Рафа Уинтера. Рафа, с его удивительным смехом, его страстью, его нежными, ласковыми руками.

В Рафа она влюбилась в пятнадцать лет, обручилась с ним в девятнадцать, познала тайны любви, когда ей исполнилось двадцать. Рафаэль, темноволосый, с сияющими янтарными глазами, наблюдал за переменами, происходящими с ней при его прикосновениях. Ее пальцы выглядели особенно нежными рядом с его мужественным лицом, стальными мышцами и мускулистыми руками. Его сила всегда удивляла ее так же, как и его стремительность; ей никогда не было с ним страшно. Раф мог обнимать ее подавлять ее мягкость своей силой, но она не испытывала чувства страха, напротив, страстное желание быть ближе к нему, обняться еще сильнее, отдать всю себя Рафу и получить его взамен. Только с Рафом было ей удивительно хорошо. Спустя четыре года Пентагон известил Алану, что Рафаэль Уинтер погиб. Ей сообщили только это. Ни где погиб ее жених. Ни как погиб. Ни при каких обстоятельствах. Только сухая констатация факта его смерти.

Это известие практически сломало Алану. Никогда больше не услышит она в ночи нежных звуков его губной гармошки. Никогда больше не будет ее голос сливаться с серебряным звучанием этого инструмента, становящегося волшебным в руках Рафа. С Рафом пела она ради удовольствия и не знала большего счастья, чем любовь к нему: тела и души слиты воедино, удивительная гармония, все остальное мелкое, незначительное, даже песни.

После смерти Рафа Алана чувствовала себя опустошенной. Все ей стало безразлично. Даже жизнь. Когда часы и минуты жизни без Рафа нагромождались друг на друга, лавиной увлекая ее за собой в темноту, ода интуитивно потянулась к песне. Пение было ее единственным спасением, возможностью сохранить потерянную любовь.

Пение означало для нее Джека Ривза, человека, с которым она выступала в маленьких кафе, на ярмарках, в закусочных. Для Джека пение было скорее бизнесом, чем удовольствием. Он хладнокровно проанализировал ранимость Аланы, ее отчаяние и безысходность, а потом спокойно сказал, что петь дуэтом они будут только при условии, если она выйдет за него замуж и покинет горные вершины ради вершин славы.

Алана была категорически против брака, ей нужен был лишь один мужчина, тот, что уже мертв.

Часы жизни без Рафа исчислялись сотнями, тысячами… и она согласилась стать женой Джека, поскольку надо было найти свое место в жизни, иначе она бы просто сошла с ума. Раф умер. У нее не осталось ничего, кроме карьеры певицы, а Джек дразнил ее этой перспективой, еще пока был жив Рафаэль.

И Алана покинула высокогорные вершины Вайоминга в надежде, что на другом конце света ей не будет мерещиться Раф в каждом ночном звуке, при каждом восходе луны и она не станет принимать тепло солнечных лучей за тепло его тела.

Она вышла замуж за Джека, хотя это едва ли можно было назвать замужеством. В жизни с Джеком Ривзом была лишь пустота. Алана пыталась заполнить ее песнями.

Год спустя ей сообщили, что Рафаэль Уинтер жив. И сообщил об этом не Раф. Он ни разу не позвонил ей, не написал ни строчки, никаким образом не дал о себе знать женщине, которой однажды признался в любви.

Теперь Джек мертв, погиб четыре недели назад в дикой местности, которую не любил. Алана была с ним рядом на Разбитой Горе, когда он погиб. Но она этого не помнила. Эти шесть дней отделяли ее от жизни глухой стеной.

А за стеной бурлил, бесновался страх, пытаясь вырваться наружу.

Алана закрыла глаза, не в состоянии видеть темноту отчаяния в собственном отражении в стекле. Раф умер, а потом воскрес. Джек был мертв, мертв навсегда.

Ее любовь к Рафу — бессмертна.

Негромко вскрикнув, Алана закрыла глаза, избавляясь от своего отражения в стекле.

— Все, достаточно, — резко приказала она себе. — Хватит жить прошлым. Прекрати изводить себя. Есть вещи, которые ты не можешь изменить.

Она открыла глаза, столкнувшись лицом к лицу с совершенно другим отражением, которое еще не рассеял свет утренней зари, льющийся из противоположного окна. Она была похожа на горную серну, на мгновение замершую перед стремительным прыжком. Карие глаза, темные, широко раскрытые, смотрели настороженно.

Черная коса скользнула на плечо и закачалась перед стеклом, когда Алана наклонилась вперед. Она перебросила через плечо и другую косу. Это был непроизвольный жест: как только косы оказывались за спиной, она тотчас перебрасывала их на грудь. В случае, если бы ей пришлось неожиданно бежать, косы не болтались бы за спиной, как два черных жгута — идеальное средство, чтобы схватить ее, поднять в воздух и удержать, как в капкане…

Алана заглушила в себе готовый вырваться наружу крик. Быстро прошла на кухню. Теперь отражение смотрело на нее из окна над раковиной.

Не отводя от него глаз, стала шарить в ящике стола. Пальцы нащупали рукоятку длинного ножа для разделки мяса. Ярко сверкнуло остро отточенное лезвие.

Она поднимала нож все выше, пока тупая сторона лезвия не оказалась на уровне шеи, под подбородком. Спокойно, не торопясь, она начала перерезать левую косу. Тяжелые волосы беззвучно упали на пол. Не колеблясь, проделала то же самое с правой косой. Закончив, Алана встряхнула головой. Волосы разлетелись в стороны. Естественные крупные локоны, только что туго стянутые в тяжелые косы, будто вырвались из плена. Темные блестящие завитки волос нежно обрамляли ее лицо. Мечтательные карие глаза загадочно сияли. Внезапно женщина осознала, что натворила. Она смотрела на длинные черные косы на полу, на стальной нож в руке, на отражение в окне, не похожее больше на Джилли. Нож упал на пол с металлическим лязгом.

Алана пристально рассматривала себя и хотела понять, не сошла ли она окончательно с ума.

Она бросилась из кухни в спальню. Там вытащила кое-какие вещи из шкафа, сняла часть одежды с вешалок и торопливо начала все упаковывать. Большая часть ее гардероба все еще была в Лос-Анджелесе, часть — на ранчо, специально оставленная там для отпуска, который Алана планировала провести с братом и Мери.

После побега из госпиталя Алана была слишком напугана, чтобы возвращаться за вещами на ранчо. Она просто сбежала в Портленд, в котором никогда не жила, надеясь избавиться от ночных кошмаров.

Но из этого ничего не вышло.

Пока Алана упаковывала вещи, она продолжала смотреть на телефон. Ей хотелось позвонить Бобу и сказать, что она передумала, и тут же повесить трубку, чтобы не слышать его возражений.

Но, подходя к телефону, она каждый раз вспоминала о Рафаэле Уинтере, стремясь тем самым уравновесить ужас ночных кошмаров, вырваться из плена шести страшных дней. Раф был для нее как талисман.

Именно на Разбитой Горе испытала Алана и величайшее удовольствие, и величайший ужас, которые, возможно, просто уничтожат друг друга, уступив ей дорогу к новой жизни. Спокойной, уравновешенной.