свыкшегося с мыслью о новом положении. На Людовика, который, даже став королем, не смог разорвать брака с Маргаритой[2], пусть и осужденной и заточенной, и вынужден ждать. Посмотреть на Париж, изменившийся в годы правления Филиппа. Посмотреть на то, что трещит по швам.

- Я накажу тебя памятью, - как-то задумчиво говорил Шарон, стоя на самой вершине башни-донжона в Венсене. Филипп не хотел вспоминать о том, как они там оказались, но совершенно не страшился высоты. Он перестал бояться смерти. И почти ждал, когда за ним придут, чтобы показать что-то еще, способное разбить ему сердце. Если бы оно было.

- Я накажу тебя памятью, - повторил тогда тамплиер, глядя ему в глаза своим темным, нечеловеческим взглядом. – Гляди. Эту башню выстроили по твоему приказу. Она простоит в веках. Останется мрачным напоминанием.

- Здесь умерла моя жена.

Глаза де Шарона сверкнули.

- О да. Именно здесь.

Луна выглянула из-за туч. Король не чувствовал холода в своей темнице. И сейчас, вспоминая эти минуты, проведенные в Венсене, почти скучал по промозглости ночного декабрьского воздуха. Де Шарон не зря привел его в Венсен. В то место, где была убита Жанна. Его Жанна, в первые годы брака, любимая и нежная, по-своему дорогая ему женщина.

Филипп закрыл глаза в бессильной попытке спрятаться от мира. Жанна умерла в одну ночь. Ему сказали, родами. Король не верил. И в разбирательства, связанные с заговором против его жены, не вмешивался более, чем того требовали законы чести. Он привык прятать эмоции, держать лицо на людях, и смог создать иллюзию слепой влюбленности. При дворе догадывались, что в королевской семье не все гладко, но не находили подтверждения ни в словах, ни в жестах монарха. Он не хотел более о ней вспоминать. Не хотел думать о том, что невестки, устроившие бордель в Нельской башне, всего лишь пошли по стопам королевы. На что только ни способна брошенная женщина!

Король сжал виски тонкими пальцами. Сердце пронзила боль. Не боль обиды, не боль обманутой любви, но боль, которую чувствуют вместе с яростью, безотчетной и жестокой. Он мог бы убить ее сам. Мог бы приказать ее отравить. Но кто-то опередил. Жанна сгорела одним днем, болезнь забрала ее. Филипп проститься не пришел. Но, верный долгу, проводил ее в последний путь, пройдя вместе с процессией, даже встав на колени. Хлеба и зрелищ, говорите? Лучшее зрелище – не кровь. Лучшее зрелище – подлинное страдание августейшей особы. Даже если на самом деле оно лишь умело вылепленная маска.

Филипп горько усмехнулся. Де Шарон думал, что, приведя его в Венсен, вызовет новый поток страшных воспоминаний. Но нет. Он лишь озлобил своего узника, придал ему сил.

Разозлился и бросил обратно в темницу. Его не было второй день. Может, так и все закончится? Взбешенный неудачей, де Шарон оставит бессмысленную затею уничтожить Филиппа воспоминаниями, и тот сможет спокойно умереть?

Король встал и прикоснулся пальцами к влажному камню стены. Голова не кружилась, ему хотелось движения. Он ощущал какое-то животное стремление к движению!

Тень на мгновение закрыла луну, затопив помещение непроглядной мглой. Дверь распахнулась. Де Шарон стоял на пороге, кутаясь в просторный плащ.

- Обычно, - вместо приветствия начал он, - в моем присутствии люди сходят с ума. Их страшит сама мысль о том, что нам снова придется встретиться. Но ты не испугался. Не испугался тогда, когда умирал. Я вылечил тебя. Ты не боишься и новой жизни. Ты испытал лишь легкое удивление, увидев самого себя в гробу.

Филипп вздрогнул, но промолчал.

- Ты и сейчас невозмутим. Опомнись. Ты всего лишь человек! И даже уже не король. Или король без королевства!

- Что ты хочешь?

- Мести! Ты уничтожил мое детище. Ты уничтожил тамплиеров.

- Раз ты настолько всемогущ, что законы природы и человечества тебе не писаны, почему не остановил меня? – Филипп прислонился к стене спиной и сложил руки на груди. Он сам не отдавал себе отчет, насколько независимо и гордо смотрится в эти минуты. В рваной одежде, немытый, волосы взлохмачены, щетина постепенно превращается в бороду. Но королевская осанка и королевский взгляд. О, если бы он мог знать, что его глаза – неподвижные темные глаза обыкновенного человека – заставляют молчать даже такое существо, как де Шарон. Де Шарон, в действительности названный совсем другим именем, жившим многие эпохи, создававшем орден, под разными лицами знакомый с каждым из магистров. Филипп ничего не знал о сущности де Шарона, но чувствовал ее каждым членом своего помолодевшего тела.

- Мог ли я, бессмертное существо, о котором ты даже не слышал, предположить, что человек способен стереть в порошок многовековую историю?! – вскричал де Шарон.

- … Бессмертное существо, - Филипп покачал головой. – Чудеса только начинаются. Ты говоришь о мести, но, кажется, продлил мне жизнь. Хотя до этого зачем-то попытался ее забрать.

- Мне не нужна твоя жизнь, человек. Мне нужны твои чувства. Я знаю, что они есть даже у Железного короля.

Филипп изогнул бровь, но промолчал. У Железного короля они были. А осталось ли что-то в нем самом?

- Ты любишь свою страну. Ты столько сделал для нее. Я хочу посмотреть, что с тобой станет, когда все рухнет. Когда твои мечты об абсолютной монархии разлетятся в труху. Когда твои потомки и потомки потомков растеряют остатки созданного тобой величия. Когда Франция потеряет земли, когда под угрозой будет сама ее целостность…

- Ты бредишь.

- … даже если на это понадобятся века, - закончил фразу Гильом и взглянул королю в глаза.

Филипп замер. Кажется, даже забыл, что нужно дышать.

Де Шарон приблизился. Он выпрямился, оказавшись одного роста с королем. Расправил плечи. Сложил руки на груди и улыбнулся.

- Обычно это считается подарком. Шутка ли, в вашем распоряжении сорок, ну пятьдесят лет. А тут – века. Что ты сделал бы с бессмертием, Филипп?

Тот поморщился. По имени его называла только та, воспоминания о которой он не хотел марать действительностью, и поэтому их не призывал.

- Я не верю в бессмертие, де Шарон.

- А это неважно. Разве для месяца есть разница, верят в него или нет, видят его или нет. – Де Шарон остановился на расстоянии вытянутой руки. Королю показалось, что от него веет холодом. – Открыть свое имя… Подарить тебе бессмертие. И заставить наблюдать. Тогда мы будем почти на равных. А это уже благородно…

- Я все еще здесь.