Как только она сомкнула веки, ожила страшная сцена, врезавшаяся в память больше шести часов назад. Ее всю передернуло; она испуганно распахнула глаза. Сейчас нельзя вспоминать! Это слишком… ну, скажем, просто «слишком». Сквозь завесу из темно-зеленой листвы и больших ярко-красных цветов видна машина, стоящая под навесом. Она сосредоточилась на машине. Какая-то необычная форма, обтекаемая, элегантная, явно старинная. Что за марка? Главное — на время забыть о пережитом ужасе. Постепенно дыхание восстановилось, хотя на душе было по-прежнему тяжело. Усталость давила на нее тяжким грузом, но она старалась не расслабляться. Она не может себе позволить такую роскошь — поддаться усталости.

В шесть двадцать семь беглянка услышала торопливые шаги. Кто-то бежит по улочке. Там не один человек. Они бегут следом за ней! Сердце у нее снова екнуло.

Преследователи перекликались на незнакомом ей языке. Шаги стали медленнее, тише. Она слегка подалась вперед, вглядываясь в просвет между листьями, и посмотрела в сторону открытой калитки. В проеме стоял один из них, хотя с ее места трудно было что-либо разглядеть. Листья закрывали его, словно кусочки мозаики. Беглянка заметила только одно: он чернокожий.

Она застыла на месте.

Кусочки мозаики зашевелились. Он вошел в ворота. Резиновые подошвы не скрипели. Беглянка понимала: он будет особенно внимательно оглядывать места, где можно спрятаться: дом, машину под навесом.

Смутные очертания сделались меньше. Он что, нагнулся? Заглядывает под машину?

Мозаика снова ожила, очертания фигуры стали крупнее. Он приближался. Неужели он ее заметит?

— Эй!

Девушка вздрогнула от громкого голоса, как будто ее сильно ударили в грудь. Только бы он ее не заметил! Она испугалась, что дернулась и выдала себя.

Темная фигура не спеша отодвинулась от зарослей.

— Что вам здесь надо? — Голос раздавался из дома, сверху. Кто-то обращался к незваному гостю.

— Ничего.

— Тогда прочь с моей территории!

Не отвечая, чернокожий преследователь немного постоял на месте, а потом медленно, нехотя двинулся прочь. Вскоре его неясные очертания скрылись вдали.

Гриссел и Ндабени осматривали церковный двор. Вуси перемещался параллельно Лонг-стрит, от которой двор отделяла остроконечная ограда. Бенни медленно шагал вдоль высокой кирпичной стены, опустив голову и оглядывая землю сантиметр за сантиметром. Он никак не мог собраться; в нем нарастало беспокойство, мимолетная, непонятная тревога. Осматривая голую землю, пучки травы, корни деревьев, бетонированные дорожки, Гриссел заставлял себя сосредоточиться, он то и дело нагибался, что-то поднимал, вертел в руках находки — крышку от пивной бутылки, два кольца от банок из-под газировки, ржавую металлическую шайбу, пустой белый целлофановый пакет. Когда он зашел за угол храма, уличный шум внезапно стих. Гриссел поднял голову и оглядел колокольню с крестом наверху. Сколько раз он проезжал мимо, но ни разу не взглянул на церковь внимательно. Храм показался ему очень красивым. Ухоженный сад; высокие пальмы, сосны, олеандры… Интересно, сколько лет назад их здесь посадили? Гриссел завернул за угол маленькой пристройки, и тишина закончилась. В уши ударил шум большого города. В северном углу двора он остановился и посмотрел налево и направо. Район Лонг-стрит почти не изменился. Старый Кейптаун. Викторианские домики — почти все одно- и двухэтажные. Некоторые из них в последнее время раскрасили в яркие цвета, наверное для привлечения молодежи.

Отчего все-таки его не отпускает смутное беспокойство? К вчерашней ночи оно не относится. Как и к другим вопросам, которые он старательно избегает последние две… нет, даже три недели — как быть с Анной, возвращаться ли назад и получится ли у них что-нибудь.

Может, все дело в том, что его назначили наставником? Произошло убийство, и ему можно смотреть, но нельзя действовать? Как это, оказывается, тяжело!

А может, просто надо что-нибудь съесть.

Гриссел бросил взгляд налево, на перекресток с Ориндж-стрит. Сегодня вторник. Рано, еще нет семи, но на улице полно народу, машин, автобусов, такси, мотоциклов, пешеходов. Так всегда бывает в середине января: после каникул открываются школы, люди возвращаются из отпусков и тут же активно включаются в работу, забыв о недавнем отдыхе. Количество зевак по ту сторону ограды все увеличивалось; теперь на место убийства глазела небольшая толпа. Приехали и два фотографа из газет; через плечо — кофры для камер, длиннофокусные объективы похожи на ружейные стволы. Лицо одного фотографа показалось знакомым; они приятельствовали в те дни, когда Гриссел пил по-черному. Тот фотограф много лет проработал в «Кейп таймс», а сейчас охотится за сенсациями для какого-то таблоида. Помнится, однажды в баре «У пожарного» он разглагольствовал: мол, если на недельку посадить всех репортеров и полицейских в тюрьму на острове Роббен, торговля спиртными напитками в Кейптауне сойдет на нет.

В потоке машин уверенно лавировал велосипедист на гоночном велосипеде. Какие неправдоподобно узкие колеса! На виртуозе гонщике черные шорты в обтяжку, яркая рубашка, кроссовки, велошлем. Вот молодец, даже перчатки не забыл! Гриссел проводил велосипедиста взглядом до перекрестка. Ну и придурок! Он, Бенни Гриссел, меньше всего на свете хочет выглядеть таким же идиотом. И без того ему неловко в нелепом шлеме, похожем на ночной горшок. Сам он ни за что не купил бы такой. Шлем достался ему бесплатно, вместе с велосипедом.

На новое увлечение Бенни подбил доктор Баркхёйзен, его куратор в «Анонимных алкоголиках».

Как-то раздосадованный Гриссел пожаловался доктору, что тяга к бутылке не ослабевает. Первые три месяца, так называемый кризисный период, давно позади, но выпить хочется так же сильно, как и в первый день воздержания. Доктор посоветовал «жить одним днем», но Гриссел возразил: ему этого мало. Тогда Баркхёйзен сказал:

— Вам нужно чем-то увлечься. Что вы делаете по вечерам?

Как будто у полицейских бывают свободные вечера! Если он — чудо из чудес! — приходит домой рано, то пишет письма дочери Карле или ставит на компьютер один из четырех имеющихся у него компакт-дисков и, взяв бас-гитару, подыгрывает мелодии.

— Док, по вечерам я занят.

— А по утрам?

— Иногда гуляю в парке. У водохранилища.

— Часто?

— Не знаю… Не очень. Раз в неделю, а может, и реже…

С Баркхёйзеном не поспоришь. Он умеет говорить убедительно. И с воодушевлением. О чем угодно. Типичный оптимист, для которого стакан всегда «наполовину полон». Не успокоится, пока не внушит тебе нечто позитивное.

— Бенни, лет пять назад я начал ездить на велосипеде. Бег трусцой уже не для меня, а для велосипеда и мои старые коленки еще сгодятся. Я начал с поездок в медленном темпе, пять-шесть километров в день. Потом меня пробило: кататься-то здорово! Свежий воздух, всякие ароматы, солнце. Жарко — едешь медленно, холодно — увеличиваешь скорость. В общем, движешься в собственном ритме. Появляется новый взгляд на мир. И постепенно начинает казаться, что приближаешься к вселенской гармонии. На прогулке можно думать…