А теперь глянь, Сашура, – сарай-то вроде конюшни срублен. Двери с той стороны и с этой – считай, открытые мы. Слева старший караулит, усатый. Другой, что матюкался всё, на крышу влез, чердак стережёт. Ей-ей, чудные, – добродушно подивился он. – Что, по-ихнему, человек – мышь летучая, чтобы через крышу сигать? Да и не услышит он: дождь зарядил. Шурка, ты дальше слушай… Справа дверь, так туда парнишку стеречь поставили. Парнишку, говорю, несмышлёного, в щёлку видать было.

Старик совсем навалился на Сашу и жарко и мокро зашептал в ухо:

– А само главное, девка, сельцо тут есть в вёрстах восьми. Я дорогу объясню, как напрямки выйти. Там Васька Пантелеев с людьми сидит – коли не вытрясли, конешно. Да не, не вытрясут: проверенный мужик, нашенский…

Ты не отворачивайся, не уроси, девка. Коли дело худо обернешь, так, думаешь… Помалкивать буду?… Как самых главных господ офицеров ублажала в постельке? Как на разбои да смертоубийства отрядных мужиков науськивала, подзуживала?

– Врёшь! – вскинулась Саша. – Ты зачем неправду говоришь, дядя Иван?!

– А что правда, что неправда, кто разберёт, – скоморошьей скороговоркой сказал старик. – Моё дело маленькое, стариковское – людей кашей кормил… Не-е, девка, мы молчать не будем, – это дядька Иван пообещал спокойно, уверенно.

Саша всё сидела под дождём у баньки. Медленно повернула голову в ту сторону, откуда – ей казалось – за ней давно наблюдают. Из мокрых смородиновых кустов на неё таращила глаза девочка лет семи, в больших для ее ножонок сапогах и пиджачке с угловатыми плечами.

– Тётенька, – позвала она шёпотом, вытягивая, как гусёнок, шейку. – Тетенька, ты чо, пьяная?

…Больше всего Саша боялась, что мать девочки, хозяйка большого дома, не поверит тому, как Саша медленно и вымученно рассказывает, что она сельская учительница, что родных у неё поблизости нету, что дом сожгли, а её саму избили и выгнали.

Но хозяйка, привыкнув, по-видимому, в последнее время к разным страстям, по-бабьи горевала вместе с Сашей, подпершись сложенной ковшиком ладонью.

Сашины пальто и юбка, очищенные щепочкой от глины, сушились на веревке перед жарко топленной печью. А Саша в одной рубашке и хозяйкиных белых шерстяных носках (хозяйке приглянулись чёрные прозрачные чулки у Саши, и она предложила обмен) сидела за столом и ела горячий, жирный, удивительно вкусный суп с капустой. Девочка-гусёнок серьезно следила за каждым её движением с печи, как с наблюдательной вышки.

Хозяйка подливала Саше и певуче рассказывала, что в деревне уже месяц новая власть, и «они» ничего, не очень озоруют. Взяли с её двора только двух кур и даже дали за них деньги – «хотя, милая, чо нынче деньги-то значат…»

Рассказывала, что муж её пил и дрался здорово, а потом ушёл к беглому уголовнику Ваське Пантелееву, где его и зарезали свои дружки.

Живут втроём: она, дочка (девочка-гусёнок мгновенно исчезла в темноте на полатях, мелькнув чёрненькими косичками) и ещё свёкор. Был племянник от брата, сирота Васятка, но уже полгода живет в Балычках при самом комиссаре.

Свёкор – ничего ещё, бойкий старичок, бегает. Вот и сейчас запряг Воронка и поехал с утра в Балычки, повёз Васятке пару чистого белья, пласт сала и полтора пуда картошки.

– Ты-то, горемычная, куда путь думаешь держать?

– В Россию, к тётке, – подумав, сказала Саша. И назвала уральский город, куда няня увезла Сонечку.

«Ну и всё, – думала она, чувствуя огромное облегчение. – Ну и слава богу. Пропади они пропадом: старая власть, новая… Развязала! Соню разыщу. Заживём!»

– И-и, далеконько, поездом нужно ехать. Ну так, милая, свёкор-то тебя проводит до железки. Не за так, конешно, не задаром, – хозяйка пощупала кофту на верёвке, задумалась. – Кофточка-то нарядная. Может, и сговоримся, так свёкор подбросит.

Свёкор, приехавший к полудню, оказался подвижным смешливым старичком.

– Иде пассажирка? – весело закричал он. – Ну, девка толстая, корпулентная. Если Воронок застрянет, пузом выпихнет, так, что ли?… А ты, Марина, вперёд корми старика, потом про дорогу толкуй.

Старичок помыл руки, вытер деревянную ложку подолом рубахи. Ел он тоже аккуратно и вкусно.

– У них, Марина, шум большой в Балычках вышел. Вчера карателей поймали да не довели до свету, в лесу в сарае заперли. И до утра одна вражина-таки сбежала. За подмогой к своим, сказывают.

– Айда ты, – не поверила Марина. – Из-под замка-то. Караулили ведь.

– Через караульщика и сбежала. Парень глупой, пожалел бабу…

– Ба-аба?! – охнула Марина и посыпала из передника на пол мокрые ложки.

– Та баба – не баба, а чистый срам. Самая главная вражина. Сама из барынек питерских, сказывают, наших зубами грызла. У всего отряда – это у трёх дюжин мужиков – подстилкой была.

– Вот гадина, вот срамница, – подхватила Марина. – Живьём таких жечь.

– Над караульщиком суд решается, трибунал делать будут. Баба-то важная птица, не иначе, всё разнюхала да к своим рванула.

Саша, сидевшая как каменная, при этих словах надломлено качнулась, застонала.

– Чо, милая? – обернулась хозяйка к ней.

Саша безумно с силой давила лбом угол печки, стонала всё протяжнее. «Повиниться… Жалко парня… А тебя кто жалел, кто, ну? Один ребёнок пожалел, дурачок… На свою детскую голову… Господи!»

И Саша завыла, зная, что делает непоправимое, и, страшась этого, завыла ещё страшнее.

– Пантелеич! – завизжала хозяйка, бестолково мечась с выпученными глазами вокруг Саши. – Да чо с ней такое, господи, припадок, ли чо?!

– Дедушка, – хрипло сказала Саша, переставая выть и подняв лохматую грязную голову. – Вези меня в Балычки. Я ведь это сбежала.

С ужасом вскрикнула девочка-гусёнок и исчезла вмиг за трубой, точно спасаясь от чудовища. Марина и старичок переглянулись, засуетились, задёргались, закричали.

– С утра-то электричество на час давали, нет? Успела зарядить? – свёкор тыкал трясущимся пальцем в мобильник, набирал номер. – Не ловит, паразит. Разве на чердак влезть – возьмёт?!

Через десять минут Пантелеич, дёргая вожжи и поминутно оглядываясь, бешено гнал телегу к Балычкам. В телеге с заведёнными назад, связанными полотенцем руками сидела Саша, подпрыгивала на деревянном, без соломы, дне.

«Всё расскажу. Про Анютку несчастную, про ребёночка. Про дядьку Ивана. Всё расскажу. Люди же! Неужели не пожалеют… А?!»

Часть 1

… Молодожены укладывались спать. «Милый, отвернись», – проворковала жена. Муж не только не отвернулся, но, как выразился бы соседский внук, включил ночное видение.

Тогда жена, стесняющаяся собственного мужа, повернулась к нему спиной, к экрану – передом. Скинула платье, лифчик, трусики и долго так и эдак себя оглаживала, красовалась: все – превсё до черной шкурки показала необъятной нашей стране, миллионам чужих мужиков от Москвы до самых до окраин. Срамница, мужа она стесняется…