«Оставь меня в покое.

Извини, если я не выполнил обещания. Такова жизнь».

Гриффин видел, как его мысли умирают в полете и падают на постель. Он представил расстояние, разделяющее его и таинственного корреспондента, как бесконечную череду темных коробок и заговорил громко, в полный голос, прислушиваясь к слабому эхо:

– Привет. Это я – Гриффин Милл. Я обещал связаться с тобой. Вот я здесь. Пожалуйста, перестань посылать мне эти открытки. Я постоянно думаю о них, они мне мешают. Слушай, если я узнаю, кто ты, до того, как ты назовешь себя или прекратишь посылать открытки, ты никогда не получишь от меня работы.

Он подумал, что последняя фраза звучала глупо, и представил зрителей, которые думали так же: «Да, Гриффин, эта жалкая угроза звучала действительно глупо». Ощущение чьего-то присутствия было хорошим знаком. Это означало, что его услышали.

На следующее утро он завтракал в «Поло-Лаунж» с Левисоном. Они встречались каждую среду; это так вошло в привычку, что они звонили друг другу, только когда было необходимо отменить встречу.

– Хорошие сценарии не попадались за последнее время? – спросил Левисон.

– «Китайский квартал».[3]

– Его уже сняли.

– Я его читал на прошлой неделе.

– Сам знаешь, сейчас его снимать бы не стали. Сейчас они даже «Лихорадку субботнего вечера» не стали бы снимать.

Гриффин улыбнулся:

– Прости, но «они» – это мы с тобой.

– «Они» – это я. Ты – почти «они», но не совсем. – Гриффину не понравилась кислая улыбка Левисона. Фраза вырвалась, о чем он, как показалось Гриффину, жалел. Левисон продолжал: – В «Лихорадке субботнего вечера»[4]Траволта побеждает в конкурсе танцев, но понимает, что это бесцельная победа, что мир диско – это бесцельный мир. Теперь ты это понимаешь?

– Мы наблюдаем за его развитием. А какую роль играет фон? Да и музыка великолепна. И танцы потрясающие.

– Брось, Гриффин. Концовка полна иронии. Зрители недовольны. Они раздражены. Они терпеть не могут недосказанности. Они хотят полной определенности.

– Почему меня не было на вчерашнем совещании? – Атака.

– Возможны кое-какие изменения.

– Я остаюсь или нет?

– С нами будет работать Ларри Леви. – Он сказал это тихо.

– Я подчиняюсь непосредственно тебе. Если я буду в подчинении у Леви, я ухожу.

– Ты не сможешь уйти. Я этого не позволю. По контракту ты должен отработать еще полтора года. Если попытаешься уйти раньше, я буду вставлять тебе палки в колеса. И не вздумай искать место на других студиях. Я заставлю тебя исполнить условия контракта, а если будешь делать глупости, я привлеку тебя к ответственности за нарушение контракта. Ты будешь приходить на работу каждый день, и тебе будет абсолютно нечего делать. Расслабься. Леви – талантливый парень.

Он оказался незанятым, и я решил, что он может быть нам полезен. Он великолепен. Он правда великолепен.

– Я его знаю, – сказал Гриффин раздраженно.

– Благодаря ему мы все будем смотреться лучше.

– Значит, я уже не герой месяца?

– Уже год как. Это, впрочем, касается и меня. И Ларри Леви тоже когда-нибудь потеряет хватку. Слушай, если ты правда хочешь уйти, я не буду тебя удерживать. Но я хочу, чтобы ты остался. Ты мне нужен, Гриффин, но я понимаю твои чувства. Забудь то, что я говорил о суде. Если разделение полномочий невозможно, я дам тебе отдельное дело. Ты можешь быть продюсером.

– Прекрасно. «Верайети» может печатать мое заявление: «Наконец случилось то, чего я ждал с первых дней работы в Голливуде. Я счастлив».

– Не преувеличивай.

Левисон налил еще кофе, и Гриффин помимо своей воли взял чашку. Этот кофе весь день жег ему желудок. У него было такое ощущение, что он парит в воздухе, потеряв всякую связь с землей.

Когда он пришел в офис, Джан вручила ему сувенирный набор открыток «Десять памятных мест Южной Калифорнии», которые складывались как гармошка и закреплялись язычком, продетым через заднюю открытку. Передняя открытка была предназначена для адреса, но на ней хватило места для самых знаменитых достопримечательностей, изображенных преувеличенно большими. Маттерхорн в Диснейленде был высотой с Эверест, гигантские люди бороздили волны у пляжей Малибу на досках для серфинга размером с авианосец. Камера на штативе была Колоссом Голливудским. На задней открытке было изображено «Живописное озеро Эрроухед, расположенное всего в часе от всемирной столицы гольфа и парусного спорта». Гриффин вскрыл конверт. На этот раз текст был напечатан.

Уважаемый Гриффин!

Я все еще жду Вашего звонка. Вы обещали связаться со мной. Мой автоответчик постоянно включен, поэтому Вы не можете сказать, что звонили, но не застали меня. Я изложил Вам свою идею. Вы сказали, что Вам нужно ее обдумать, и обещали со мной связаться. Мой агент сказал, что это было хорошим знаком. Я жду уже достаточно долго. Вы солгали мне. Совершенно очевидно, что Вы не собирались предлагать мне работу. Во имя всех авторов Голливуда, которых дурачат начальники, ничего не понимающие в кино и равнодушные к кино, которых интересует только, что было популярно на прошлой неделе, я собираюсь Вас убить.

Гриффин сложил открытки в гармошку.

– От кого они? – спросила Джан. – От актрисы?

– Она говорит, что ей было со мной хорошо, и спрашивает, не хочу ли я с ней поужинать. Пишет, что понимает, как непросто попасть в кино с телевидения, но хочет попробовать. И она освобождает меня от обещаний, данных в пьяном виде.

Он направился к себе в кабинет танцующей походкой и плотно закрыл за собой дверь. Он надеялся, что у него на лице была улыбка.

– Почему я не чувствую страха? – спросил он себя. – Почему не звоню Уолтеру Стакелу? Показать ему эти открытки, и все.

Гриффин представил себе последствия разговора со Стакелом: его руку у себя на плече, телохранителя, проверку друзей. Пойдут слухи, что за ним охотятся. Пятно позора.

– Мне нужно сделать несколько важных звонков, – сказал он Джан по внутренней связи. – Если будут звонить, скажите, что я свяжусь с ними позже.

Потом набрал телефон службы времени, чтобы на аппарате у Джан загорелась красная лампочка, показывающая, что он говорит по телефону, что он занят. Взял со стола календарь и сел на диван. Быстро встал и взял баночку томатного сока из холодильника. Положил последнюю открытку на кофейный столик и сделал глубокий вдох. В комнате было тихо.