6

Тщательно заперев дверь, Копыто скинул ботинок и натянул на ногу удобную войлочную чуню. На протезе поменял грязное копыто на чистое, домашнее — тоже подбитое войлоком. Прошёл в комнату, растопил печь: не для обогрева — для уюта. Когда по стенам весело заплясали оранжевые отсветы, присел к столу и заглянул в забытую с утра кружку: недопитый чай темнел омутком — холодный, зато настоявшийся. Отхлебнул, посмаковал.

— Да-а…

Из головы не выходили сегодняшние приключения. Ну, да сколько их было — и будет…

Взгляд старика упал на простенок между окнами. В самодельной рамочке там висела аккуратно вырезанная из журнала картинка. В сумерках не разобрать, но Копыто и так прекрасно помнил изображённое на репродукции: бушующее море, цепляющиеся за обломки мачты люди, огромная волна, нависшая над потерпевшими кораблекрушение…

«От девятого-то вала уж верно никому не спастись…» — думал Копыто не столько глядя на тёмный прямоугольник рамки, сколько всматриваясь в тот образ, что засел в памяти.

Каждый раз, лишь громыхнёт где-то вдалеке похожий на пушечный выстрел разряд и понесутся друг за другом рокочущие валы, — каждый раз некая сила, инстинкт, который заставляет всякое живое существо возвращаться в те места, где родилось, гнал Копыто домой: «Если уж помирать, так в родных стенах!» И каждый раз, будто потеряв старика из виду, волны утихомиривались и пропадали.

Раньше Копыто всегда успевал добраться до дома к финальной — седьмой-восьмой волне, пережидая последние удары в погребе, — и то жуть брала, особливо, когда выйдешь после наружу, да посмотришь… А что способна была натворить девятая — подумать страшно! Теперь волны стали ослабевать быстрее, и мир тоже приходил в себя быстрее, возвращаясь в итоге почти таким же, как и был. С чем это было связано, Копыто не представлял, только крестился и благодарил Бога за то, что отвёл напасть.

Что за волны прокатывались через медвежий угол, в котором родился, вырос и благополучно состарился Копыто, — объяснения тоже не находилось. До поры.

Как-то — лет уж… не сказать… пятнадцать назад? — оказались в этих местах, проездом, студенты: сказки собирали, а в ответ — свои рассказывали. От них и услыхал Копыто такую, что вначале поселила в сердце старика замешательство, а затем, надолго, и тревогу.

Вот, построили однажды люди машину для перемещения в допотопные времена. Ну и давай шастать почём зря. А не подумали, что если изменишь что-то в прошлом, то и будущее изменится тоже. И вот, наступил один олух-путешественник на бабочку, вернулся домой — а там уже всё по-другому…

Студенты объясняли тогда, что даже от самого малого изменения происходят другие, и чем дальше — тем больше: расходятся по времени волнами, как круги по воде. Одни изменения гаснут, другие — наоборот… Убеждали, что в будущем люди, наверняка, изобрели уже такую машину и путешествуют: и к нам, и дальше — аж к самому сотворению мира!

А ещё говорили, что Земля (давным-давно — тьмы мильонов лет назад) испытала несколько периодов вымирания всего живого, и что это-де — следы тех «кругов на воде» и есть. Только сами «круги» не замечает никто, потому что мы, человечество, живём в последней «волне»…

Вот и сложил Копыто один к одному: и людей из будущего, и «круги», и те череды волн, что будоражили время от времени здешние места. Сложил — только никому не сказал: вон сколько учёных людей головы ломают, а тут — он один додумался! Засмеют!

И каждый раз, когда дышал великан, морщилось небо и прокатывались по всей округе неведомые волны, меняя привычные вещи на незнакомые, вспоминал Копыто про тех людей — из будущего…

«…Лезут не зная броду, суются куда не попадя… Влезут — и пошлёпали: то ветку сломят, то тварь какую безобидную раздавят, навроде бабочки… Наступят — шмяк! — одна в лепёшку! Шмяк — другая! За ней — ещё какая-то… Думают: что их жалеть — полным-полно! Ан нет — каждая тварь свою судьбу имеет, каждая — для чего-то предназначена. Ты её — в лепёшку, а через тыщу лет — неурожай по всей земле, через три — потоп всемирный, а через сотню тыщ, глядишь, и подавно: нормальные люди вымрут, а какие-нибудь с тремя глазами — понародятся. Бледные, лысые, на коротких ножках. Видали мы таких умников — волной однажь вынесло… А то и вовсе, упаси Господь, легион с рогами да копытами землю населит…» — старик поспешно перекрестился и зашептал молитву…

Снаружи разыгрался ветер: выл, безумствовал, рвал тучи, отшвыривая прочь негодные клочья. Мелькал в разрывах туч накренившийся обломок луны, высвечивая фрагменты пейзажа — переменчивого, словно в непрерывно вращающемся калейдоскопе. Казалось, безумный портной кроил и перекраивал мир — и не угадать, что у него на уме.

Утлый ковчежец-пятистенка плыл в ночи, подхваченный ураганом. Кряхтел, поскрипывал сочленениями дряхлого сруба. Но что может случиться с ковчегом, если в сердце его топится печь, на загнетке парится в прокоптившемся чугунке картошка и чай заваривается в кружке на столе? Мир снаружи может рушиться и рваться на куски, проваливаясь в тартарары, но ничто не способно разрушить дом, пока кто-то следит за тем, чтобы сладкий аромат пылающих берёзовых поленьев наполнял его, чтобы заваривался чай, чтобы парилась картошка…

«…Хотя… три глаза — оно, может, и неплохо. Может, люди тогда некоторые вещи различать станут лучше. А то — устроили напасть: прознали, видать, что будущее можно изменить, и началось: шмяк! — одна божья тварь, шмяк! — другая… Надавят, посмотрят, бошками покачают: нет, не то! И опять — по новой! Пакостят, а сами думают: вот сейчас-то всё по-другому завертится!»

Копыто с досадой развёл руками, хлопнув себя по ляжкам: настолько он был разочарован людьми из будущего.

«Да разве ж так можно: вредом — да к счастью выйти? Не рой другому яму! Куда там — три глаза, — вздохнул, махнув рукой, — им хоть три мозга вставь — на всех шишки набьют! Ладно бы — только себе… Люди-человеки… Царёчки природы… Ни царя в голове, ни порядка, ни благоразумия маломальского. Думают, на букашку наступили… а выходит-то — на грабли! И каждый раз — на одни и те же! Кто бы вразумил? Ведь покуда допетрят — и сами сгинут, и всех утащат в ту хреноверть, что закрутили и куда всё норовят влезть по самые уши. Как дети малые, право слово! Некому им по рукам дать-то! Так и будут дальше… Храни их Господь, неразумных да бессмысленных!» — Копыто вздохнул и перекрестился.

Поленья догорали. Копыто поворошил головешки — брызнули