– Я и не волновался. А вы как поживаете?

– Великолепно! – Мармадюк уселся напротив, немного по-птичьи склонив голову. – Ну давай, рассказывай.

– А что рассказывать?…

Действительно – что? Мне же приходится сейчас держать в голове одновременно две версии событий, и в той, которую вам, ваше шутейшество, знать полагается, моего разговора с королевой быть не должно. Значит, следует разнести наши версии по времени, а еще – перевести рассказ в русло, в котором собеседнику станет неуютно. Маменька моя называла этот полемический прием – «выбить стул из-под…» Честно говоря, то слово, коим эта сентенция заканчивалась, графиням знать и не положено. Что ж, приступим. Только осторожнее, граф…

– Сначала я заблудился в парке, ходил по нему кругами, как заколдованный феями, – я остановила взгляд на блестящей лысине Мармадюка, – а потом мое верное сердце привело меня к моему лорду.

– И чего желает узнать твое верное сердце?

Он спрашивал обо мне, но ладонь его уже потянулась к голове, он заметил мой взгляд, отсутствие волос его смущает, хоть он и не подает виду. Тот самый «стул» уже пошатнулся. Продолжайте, граф, вводите в беседу третьего.

– Моник говорила правду?

– Ты говорил с Моник?

– Ах, нет, милорд. Это вы говорили с ней. Я же сказал вам о сердце, мое сердце привело меня к вам, когда я был в парке и вы были в парке, и Моник, что примечательно, тоже там была. С вами!

Бах! Получилось! Мармадюк смутился, как мальчишка, пойманный в графском саду с полным ртом птичьей вишни. Благослови Спящий Консуэло графиню Шерези и ее хитроумие.

– Кхм… Что именно из сказанного Моник тебе хотелось бы уточнить?

То ли маменька Мармадюка была не менее мудра, то ли он сам всему научился с возрастом, но удар он парировал с изяществом, вернув разговор опять ко мне. К счастью, тема страдающей куртизанки опасной не была.

– Это она продвигала Гэбриела к вершинам власти? Посвятила этому всю жизнь, многим пожертвовала?

Мне стало обидно за всех ардерских женщин в ее лице. Мы, значит, слабые создания, кладем себя на алтарь мужского честолюбия, жертвуем всем подряд, а они, эти гадкие мужчины…

– Ох уж эти женщины. – Шут закатил глаза. – Я надеюсь, ты, Цветочек, не женщина?

Ах, какой сарказм пропадает. А то вы, ваше попугайство, не знаете, что да? Королева вам ничего такого не говорила? Досада какая!

Я заскрипела бы зубами, если бы движение это не противоречило моему полному тихой скорби взгляду.

– Потому что женщины, любезный Шерези, – продолжал меж тем Мармадюк, – почему-то считают, что они многое значат в мужской судьбе, могут что-то решить, на что-то повлиять. Это все не более чем самообман, мой дорогой. А истина заключается в том, что Моник внушала одному своему любовнику то, что внушал ей другой любовник. Как только этот «другой» выиграл у «одного», она потеряла для него ценность.

Да знаю я, все знаю. Гэбриел ван Харт мне все доступно объяснил и даже наглядно продемонстрировал. Я оскалилась, не в силах сдерживать злость:

– Инструмент…

Я отомщу, меченый красавчик, и оставлю шрам в твоем сердце. Королева права, врагов нужно знать лучше, чем друзей, и только изучив все их слабые и сильные стороны, можно приступать к делу.

Лорд-шут посмотрел на меня, покачал головой:

– Если я удовлетворил твое любопытство, мне хотелось бы поспать.

Ах! Что? Только бы я не бормотала мысли вслух. Что за глупая привычка, мне незамедлительно нужно избавиться от нее.

– Простите, милорд, позвольте откланяться.

Кажется, на этот раз пронесло. Бочком выбравшись из-за стола, я молилась Спящему и супругам его, чтоб футляр со стрелой не выпал из-под камзола, чтоб кафтан не задрался, чтоб гладкая кожаная обивка не скользнула по спине… Разумеется, все три неприятности произошли одновременно, все скользнуло, встопорщилось и почти выпало самым скандальным образом.

«Меня обвинят в воровстве, недостойном дворянина преступлении, – думала я, разворачиваясь, – лишат земель и титула, – я подхватила локтем футляр, – и казнят!»

Махнув свободной рукой в сторону настенного портрета, я торжественно изрекла:

– Знаете, милорд, мне очень хочется, чтоб через много-много лет какой-нибудь убеленный сединами ван Харт сказал мне: «Похвала трикстера самого лорда Мармадюка, трикстера самого Этельбора…»

В меня полетел башмак:

– Сегодня. После ужина. Как обычно. Не опаздывай.

Я вышла за дверь, плотно зажав футляр под мышкой.

Утро было чудесным. Я запрокинула голову, любуясь, как лорд наш Солнце золотит своими лучами шпили ардерского замка. Жизнь налаживается, Шерези, и становится все более и более интересной. У меня есть стрела, с помощью которой Станислас выдержит экзамен по стрельбе из лука, могущественный Мармадюк в явных покровителях и леди-королева в тайных. Чего еще желать? Разве что выспаться наконец и отомстить. Но ни то, ни другое мне в ближайшее время не светит. Для сна нужно свободное время, а для мести – хитроумный план. Сейчас мне предстоит очередной учебный день – завтрак, занятия, обед, занятия, ужин, и вот после него…

Поймав пробегающего двором незнакомого мне пажа, я самым деловым тоном велела отроку вывести меня через ворота внутреннего круга. До казарм миньонов я могла дойти и в одиночестве, но стражникам требовался пропуск. Мальчишка особо не сопротивлялся, ткнул резную пластину в лицо привратного алебардщика и убежал по своим делам, а я прошла воротами, неся футляр в правой руке.

Канитель нарядного камзола (надо будет забрать у пажа ван Сола мою обычную одежду) тоже блестела в лучах солнца, видимо, это меня и отвлекло, потому что нападения я не заметила. Слева от арочного прохода ко мне метнулась размытая тень, удар под колено сбил с ног, я упала животом на футляр, попыталась повернуть голову, шею обожгло болью. Нападавший, схватив меня за волосы, навалился сверху всем телом и стал натягивать на голову мешок. Все это уже было, и я опять оказалась не готова. Я трепыхалась, бестолково шаря руками, хрипела, ощущая затягивающуюся на шее горловину мешка. Под руку попался футляр, уже раскрытый, наконечник стрелы впился в мякоть ладони и я изо всех сил пожелала, чтоб волшебная стрела Этельбора освободила меня.

В этот момент воздух кончился, я потеряла сознание.

Говорят, после обмороков первым возвращается слух. Врут. Первое, что я ощутила, открыв глаза и рассмотрев рябые пятнышки света сквозь худую мешковину – явственный запах гари. В ушах шумело, виски сжимало, грудь болела от моего неровного, всхлипывающего дыхания. Я села, освободила голову, распутав на шее пеньковую мешочную веревку. Нападавшего рядом не было. А вот стрела была. Она лежала туазах в четырех, на заканчивающейся дорожке из капелек крови. Чужой крови, не моей. По этой дорожке я ползла на четвереньках, пока спасительница не оказалась в моих исцарапанных руках, а потом подняла к небу глаза и от всей души вознесла благодарственную молитву причастным – Спящему, супругам его – Нобу и Алистер, а также Этельбору, которому, как я надеялась, нашлось местечко в божественных чертогах, невзирая на его колдовство. Потому что если бы не это колдовство, в чертогах сегодня оказалась бы я. То, что в этот раз меня собирались вовсе не пугать, а лишить жизни, сомнений не вызывало.