Когда взгляды их встретились, девушка слегка склонила голову. Это было не то чтобы приветствие, скорее дань уважения. На ее лице не было и тени сомнения, что все кончится благополучно.

Ощутив неловкость, Колин быстро отвел взгляд и вернулся к «пациенту». Очередное прослушивание пульса обнадеживало. Собака задышала ровнее, и хотя была еще очень слаба, жизнь понемногу возвращалась к ней. Ветеринар сразу же забыл о девушке на лошади.

— Вот так-то лучше! — вырвалось у него, и толпа, словно только и ждала поощрения, придвинулась ближе. — Так как, ты говоришь, твое имя? Гомер? Хорошее имя, славное.

А теперь давай понемногу приходить в себя, старина! — Он потрепал по мощной шее и выжидательно уставился на полузакрытые глаза животного.

Мастиф заскулил и поскреб лапами по мостовой. Жалобное поскуливание сменялось глухим завыванием, по мере того как возвращалось сознание и с ним боль. Широкая лапа снова заскребла по булыжнику, и собака перекатилась на живот. Невнятный ропот толпы постепенно распадался для нее на отдельные выкрики, возгласы, восклицания, пока детский плач не выделился из общей какофонии и не завладел вниманием. Карие глаза открылись и замигали, массивная голова мастифа приподнялась, и с минуту он смотрел прямо в синие глаза своего спасителя. Колин мог бы поклясться, что собака понимает, что именно произошло, и что взгляд ее преисполнен благодарности. Ему не единожды приходилось наблюдать такое в своей практике, и каждый раз это было как впервые.

Он улыбнулся. Хвост мастифа застучал по мостовой.

Толпа, уже радостно возбужденная, пришла в полное неистовство.

— Гомер, собака моя хорошая! — восторженно взвизгнул Томми и вырвался из рук матери, чтобы обнять своего любимца.

У Колина заложило уши от его вопля, да и от приветственных криков заодно. К тому же ноги отказались держать его, и, приподнявшись, он едва не упал. Его хлопали по спине и награждали одобрительными тычками, какой-то бродяга совал ему в лицо бутылку с подозрительного вида жидкостью, но он только развел руками, улыбаясь всем и никому в отдельности. Мать мальчика застыла, не спуская глаз с сына, рыдавшего — теперь от радости — возле мастифа.

— Гомер, мой маленький песик! — повторял Томми, обнимая громадную собаку, шею которой не мог целиком обхватить.

Колин удовлетворенно вздохнул, сунул очки в карман и старательно вытер лицо носовым платком. Мать мальчика смотрела на него взглядом, полным обожания.

— Сэр!

— Этот «маленький песик», — сказал ей Колин с усмешкой, — сможет съесть еще немало тушеного мяса с картофелем, но, если вас интересует мое мнение, лучше от этого воздержаться.

— Сэр, как я могу вас отблагодарить?

Женщина была бедно одета, и Колин отмахнулся. Непроизвольно взгляд его вернулся к тому месту, где недавно красовалась девушка на гнедом жеребце — такая ухоженная, хорошо воспитанная и, несомненно, богатая леди, почему-то заинтересовавшаяся уличным происшествием.

Разумеется, ее уже не было.

— Я хочу заполучить этого человека!

Грумы Дэниел и Симон, со всеми предосторожностями выводившие Шареба из возбужденной толпы, замерли на месте с такой поразительной синхронностью, словно их разом выключили.

— В каком смысле? — спросили они разом, таращась на хозяйку.

Леди Ариадна Сент-Обин только поглубже надвинула жокейскую шапочку на лоб и слегка ударила пятками в бока жеребца, понукая его двигаться вперед. Перед ее мысленным взором снова возникла картина, представшая на дороге через город: громадный черный мастиф с оскаленной в агонии пастью и ветеринар на коленях перед ним — русая голова низко склоняется к темной шерсти животного. Леди Ариадна нарочно объехала толпу, чтобы видеть лицо этого человека. Ее поразило выражение решимости, не покинувшее его и тогда, когда больная, смешанная с гноем кровь ударила прямо в стекла очков. Он и не подумал отшатнуться, этот незнакомец, в то время как сама она ощутила дурноту и сильнейшее отвращение. Закатанные по локоть рукава открывали сильные руки, и пальцы его не дрожали…

— Миледи!

Каким чудом казалось воскрешение собаки из мертвых!

Как она смотрела в глаза своему спасителю, сколько благодарности и понимания — да-да, понимания! — читалось в ее взгляде! Леди Ариадна чувствовала, что впрямь оказалась свидетелем чуда, которое останется в памяти на всю жизнь.

— Повторяю, я хочу заполучить этого человека, — тоном, не терпящим возражения, произнесла она, намеренно гладя вдаль между ушами жеребца, а не на лица грумов.

— Однако что вы этим хотите сказать?

Теперь леди Ариадна снизошла до того, чтобы повернуться к своим спутникам.

— Я имею в виду, что мне нужен надежный эскорт в путешествии в Норфолк. Такой, которому я могла бы доверить жизнь и здоровье бесценной лошади.

Шареб-эр-рех нуждается в постоянном присмотре, поэтому вы последуете за этим человеком до его кабинета и дождетесь наступления темноты.

— Зачем?

— Затем, что в темноте легче похитить человека.

Грумы смотрели на хозяйку с тревогой, явно подозревая, что рассудок ее помутился.

— Однако, миледи! — наконец воскликнул один из них. — С тем же успехом мы с Симоном можем сопровождать вас до самого Норфолка! Мы будем заботиться о лошади и защищать вас от опасностей. Ей-богу, мы постараемся, чтобы брат не догнал вас…

— Да, но ни один из вас не смыслит в ветеринарии, в то время как этот человек — мастер своего дела. Итак, он мне нужен, и покончим с этим.

Леди Ариадна еще больше выпрямилась в седле, хотя это казалось невозможным, и еще выше вскинула подбородок, всем своим видом демонстрируя, что больше не намерена слушать возражения слуг.

— Дэниел, пойди и узнай его имя! Симон, зайди в лавку на другой стороне улицы, купи там по полдюжины каждого сорта пирожков, которые так аппетитно выглядят на витрине, и две… нет, три бутылки эля. Я буду ждать вас обоих в Гайд-парке после наступления сумерек — с ветеринаром.

Шареб-эр-рех спокойно стоял под деревьями, там, где его оставила леди Ариадна. Ночь выдалась свежая, почти холодная, и это ему не нравилось. Противно запищал комар, и пришлось несколько раз энергично пошевелить ушами, чтобы его отогнать. По тропе для верховой езды, проходившей неподалеку, спускались две кобылы, слышался низкий мужской голос и женский смех. Укрытый сумерками, жеребец насторожил уши, прислушиваясь. Белки его глаз блеснули, когда он проследил за движением лошадей.

При свете дня было бы заметно, что зрачки его отливают синевой.

Тело у Шареба было удлиненное, с крутыми боками и широкой грудью, с изящными, но крепкими ногами. Он был не особенно высок в холке, но казался удивительно хорош и пропорционально сложен. В его взгляде было что-то удивительно лукавое, как если бы в душе он так и оставался жеребенком, а в жилах текла кровь настолько благородная, насколько это возможно для лошади, и само существование его было результатом многолетних опытов старого лорда Уэйбурна. Он был единственным оставшимся в живых производителем, потомком двух чистокровных генеалогических линий, и это делало его бесценным.