— Джордж, мы встречались с вами в сентябре. Тогда вы сказали, что Караджич — преступник номер один для ЦРУ. Прошло шесть месяцев, но, судя по результатам, мне трудно вам верить…

Руководители разведки не любят, когда сторонние люди указывают им, как вести дела. Многие из них полагают, что преследование военных преступников в далеких странах приносит одни убытки. Может быть, мои слова укололи Тенета в присутствии его подчиненных. Но он понимал, что я пришла к нему не затем, чтобы благодарить Соединенные Штаты за финансовую поддержку ООН, а для того, чтобы обсудить вопросы ареста Караджича и Младича. Теперь я понимала, что на нашей первой встрече в сентябре 2000 года он возвел между нами muro di gomma, сказав, что Караджич на пару с бен Ладеном стоит у него в списке первым. Но если директор ЦРУ говорит мне, что арест Караджича для него — задача номер один, то, по моему разумению, оперативники ЦРУ вполне компетентны выполнить указания шефа в соответствующие сроки.

— Какие меры предпринимаются для проведения арестов? Как ЦРУ может сотрудничать с Трибуналом? Канцелярия обвинителя планирует создать бригаду для судебного преследования беглых преступников, — сказала я, а затем предложила разработать новую стратегию по поимке Караджича. Я полагала, что в рамках законодательства США мы сможем делиться информацией и наладить совместную работу с разведками других стран, особенно Франции, Великобритании и Германии.

— Если вы не намерены действовать, — заметила я, — думаю, вам следует, по крайней мере, оказать нам поддержку.

— Знаете, мадам, — ответил Тенет, — мне плевать на то, что вы думаете…

Еще совсем маленькой девочкой я вместе с братьями охотилась на змей. Среди известковых скал и в лесах, окружающих нашу деревушку Биньяско, где мы росли, водилось много гадюк и других ядовитых тварей. Деревня в 200 дворов располагалась в верхней части долины Маджа, в Швейцарских Альпах выше Локарно. Каждую неделю я садилась в небольшой голубой поезд и ехала в Локарно на урок фортепьяно. Когда я стала заниматься музыкой, мне было всего девять лет, но мама разрешала мне ездить на уроки музыки одной: поездка занимала всего час, а Швейцария была тихой и безопасной страной. Мой старший брат, Флавио, вскоре обнаружил, что рядом с домом учителя музыки находится зоопарк, а рядом с ним — медицинская лаборатория, которая принимает гадюк для изготовления антивенина, противоядия от укусов змей. Но самое интересное для нас заключалось в том, что лаборатория платила 50 франков за каждую такую красно-коричневую тварь. В 1950-х годах 50 франков были огромными деньгами. Мы с братьями годами возились со змеями, что было не менее опасно, чем ловить их.

Чтобы получить вознаграждение, надо было привезти змей в Локарно живыми, а родителям мы не хотели говорить, чем занимаемся. Наша собака, черный bastardo[5]по кличке Клифф, был экспертом по преследованию гадюк и не боялся их, хотя один раз змея все же его укусила. Флавио сделал ему укол антивенина, который мы носили с собой на всякий случай. Клифф два-три дня помучился, но выжил, и теперь в горах мы всегда следовали за ним. Он неизменно выводил нас на змею. Мы прижимали гадюку небольшой рогатиной, затем один из нас хватал ее сзади за голову и опускал, извивающуюся, в мешок.

В Локарно постоянно ездила только я. Поэтому и змей в лабораторию приходилось возить мне — в коробке из-под обуви с небольшой вентиляционной дырочкой. Мы охотились за ними все лето, и наш секретный фонд франков постепенно увеличивался. Мы приобрели ловушку и специальный стеклянный ящик, чтобы держать змей под кроватью моего старшего брата Флавио. Шли недели, я видела, что мои браться стали принимать меня за равную. Как-то в поезде одна из гадюк задрала голову вверх и попыталась пролезть через отверстие в коробке. Тварь была крупной. Я шлепнула ее папкой с нотами, но она все равно пыталась выскользнуть. Я заволновалась, но не испугалась, сумела доставить ее в лабораторию и получить свои 50 франков. Конечно, мне было известно, что перевозить ядовитых змей на поезде запрещено. Однажды во время очередной доставки кондуктор что-то заподозрил и спросил, что я везу. Я знала, что не смогу солгать, и ответила, что везу гадюку. Он сначала рассмеялся.

— Твои родители знают, чем ты занимаешься?

— Нет, — как можно беспечнее ответила я.

После каждой станции проводник шел по поезду, компостировал билеты и спрашивал, как поживает моя змея. Несколько дней спустя он, очевидно, встретил мою маму: она пришла домой рассерженная, наказала нас и запретила ловить змей. Так закончились наши заработки.

Я понимала, что не могу лгать проводнику поезда из-за уважения к маме. Всю жизнь я руководствуюсь уроками, полученными от нее в детстве. Они настолько просты, что легко запоминались, и настолько незамысловаты, что приводить их здесь просто банально. Помню, например, как мама учила меня хорошим манерам. Она была гордой, свободолюбивой женщиной. Звали ее Анджела. Она никогда не давала воли своим эмоциям, но зато вызывала недоумение в соседних деревушках, когда мы гоняли по долине в мамином автомобиле марки MG Roadster. Опустив верх, мы мчались по дороге на полной скорости, наши волосы развевались на ветру. Когда мне было шесть или семь лет, мама ставила меня в одном конце длинного коридора в доме, сама садилась на лестнице в другом его конце и учила меня ходить, держа спину прямо, затем подходить к ней и делать реверанс, как будто мы не знакомы. Помню, она говорила мне, что если я попаду в беду, и если мне придется бороться за правду, когда я буду уверена в своей правоте, она всегда поддержит меня. Она много раз повторяла мне это. Ее слова врезались мне в память, и долгие годы придавали мне силы. Всякий раз, когда на меня давили, когда я чувствовала опасность, когда меня критиковали, я спрашивала себя, права ли я, верно ли поступаю. И если отвечала «да», то чувствовала ее поддержку. Меня это воодушевляло, и я упорно продолжала свое дело. Наивно? Возможно. Банально? Конечно. Но честно.

Без маминой поддержки и без той уверенности, которую она мне передала, я, возможно, ушла бы в жизнь из Биньяско другим путем. Я не стала бы змееловом или юристом, судебным следователем или государственным прокурором. Я бы никогда не уехала из Тичино, нашего итало-говорящего кантона, и не научилась бы проявлять свою волю. Я не чувствовала себя обделенной в детстве, поэтому не могу сказать, что выносила обвинения людям, которых считала виновными, из-за подсознательного желания отыграться. Я выросла в процветающем городке, в богатой мультикультурной стране. Нейтралитет этой страны, ее богатство, политическая стабильность и уважение к местной автономии в течение многих десятилетий укрепляли ее основы и защищали от разрушительных войн. Скорей всего, спокойное детство и размеренный образ жизни наделили меня чувством уравновешенности. Мне хотелось применить свой талант и энергию в системе уголовной юстиции, чтобы восстанавливать душевный покой тех, кто теряет его по вине преступников. Возможно, я просто унаследовала глубоко затаенное стремление уничтожать зло. Возможно, я амбициозна и одновременно жажду внимания и азарта. Того внимания, которое я получала от мамы, и того азарта, который мы ощущали, мчась в мамином Родстере по дороге в Швейцарских Альпах. Однако сейчас это стремление превратилось в нечто большее, чем поиски внимания, азарт или намерение уничтожить зло. Мое стремление вышло на более высокий уровень. Оно превратилось в желание покончить с безнаказанностью, которая так долго позволяла сильным мира сего приносить беды миллионам и миллионам людей, от владельцев магазинчиков, вынужденных еженедельно платить рэкетирам за «крышу», до бедных изгоев, изгнанных солдатами из своих жилищ, изнасилованных, ограбленных или уничтоженных.