Неужели это было всего десять лет назад? Китти казалось, что с тех пор прошло целое столетие. Она не бывала в городе с тех пор, как вышла замуж за Тома, и сомневалась, что когда-нибудь побывает там снова.

Когда Китти подошла к тому месту, где ей предстояло ждать, у нее защекотало в носу от одуряющего аромата специй, смешавшегося с туманом. Она понятия не имела, как называется эта улица, но узнала большую латунную вывеску с изображением корабля, висевшую над конторой на углу.

Здесь несколько женщин уже поджидали клиентов, прячась в глубоких нишах дверных проемов, и Китти испугалась, что они подойдут к ней, накричат и заставят уйти отсюда, ведь она была здесь чужой, отбивала у женщин их клиентов. Но в густом тумане все они, подобно ей самой, кутались в теплые шали и поэтому выглядели на одно лицо, и никто не обратил на нее внимания.

А вот мужчин пока не было видно. Китти охватила паника. Она не знала, сколько ей придется ждать, и беспокоилась о своей семье. Но вдруг из темноты выступила неясная фигура, приблизилась к одной из женщин, и они ушли вместе. Китти отчаянно напрягала слух, чтобы расслышать, о чем они говорят. Сколько нужно было просить за свои услуги — шесть пенсов или шиллинг? А может, даже целых полкроны? Лишь бы только хватило детям на еду, а на остальное ей наплевать. С другой стороны, глупо было бы просить меньше принятых расценок. Странно, но Китти не испытывала ни стыда, ни страха. Тем не менее это она, истая католичка, стояла здесь, намереваясь продать свое тело за деньги.

Китти не собиралась проявлять чрезмерную разборчивость. Сойдет и первый встречный — при условии, конечно, что его устроит бедная измученная домохозяйка. Ей нужно как можно быстрее вернуться домой. Ведь за новорожденным присматривает Кевин, которому едва исполнилось шесть лет…

Иностранец! Не темнокожий, конечно, но и не белый, со сверкающими глазами и черными, как ночь, волосами, такими блестящими, что на их густых прядях отражался желтый свет фонарей.

К этому времени еще две женщины ушли с клиентами, а этот мужчина, этот иностранец, в ожидании стоял перед ней. У Китти упало сердце. Впрочем, она тут же сообразила, что было бы глупо ожидать появления высокого светловолосого ирландца, такого же, каким Том был в молодости. Здесь вокруг были доки, так что большинство мужчин, которым понадобилась женщина, были иностранцами.

Готова ли она сделать это с мужчиной, который что-то быстро лепетал ей на чужом языке, быстро и страстно жестикулируя тонкими руками с длинными пальцами? Китти догадалась, что он спрашивает у нее, сколько она хочет.

— Пять шиллингов, — слабым голосом отозвалась она, думая, что, если цена окажется чересчур высокой, он повернется и уйдет.

Но иностранец не ушел. Вместо этого он сделал приглашающий жест, и у Китти душа окончательно ушла в пятки. Он дал ей понять, что они должны покинуть это место вдвоем. Вдвоем!

Китти проследовала за ним до конца улицы, а потом и за угол. Этот район пользовался дурной славой: здесь орудовали убийцы и насильники — так она, во всяком случае, слышала. Мужчина замедлил шаг, и Китти сообразила, что он ждет, когда она покажет ему дорогу и отведет его куда-нибудь. О Боже! Он что же, рассчитывает, что она пригласит его к себе домой? Китти поперхнулась истерическим смехом, представив себе, как подходит с этим иностранцем к дому номер два на Чосер-стрит, поднимается с ним наверх, и все это под пристальными взглядами детей…

— Сюда, — нервно прошептала она, поворачивая за угол.

Там, за вереницей магазинов, мимо которых они только что прошли, должен быть темный переулок.

Иностранец оказался на удивление нежным. До сих пор к Китти никто, кроме Тома, не прикасался. У нее все еще болело внизу живота после рождения Джимми, но этот темноволосый чужестранец вовсе не был груб, подобно ее мужу, и после того как он кончил — мягкое, деликатное извержение, — он на мгновение прижал ее к себе, словно они вместе только что пережили замечательные мгновения. Китти вдруг охватило доселе незнакомое ей чувство, и она поняла, что вся дрожит.

Она подняла на него глаза и впервые как следует рассмотрела своего партнера. У него оказались восхитительные золотисто-карие глаза; она еще никогда не видела столь необычного цвета. Из окна где-то над ними вырвался луч света и упал прямо на его лицо. Иностранец был моложе, чем она решила поначалу; скорее всего, ему совсем недавно исполнилось двадцать. Выражение его лица озадачило Китти, и она не сразу сообразила, что это жалость, всепоглощающая и искренняя жалость. Она вдруг с ужасом вспомнила, что только вчера вечером Том ударил ее в лицо и что щека у нее опухла и на ней красуется огромный черно-синий кровоподтек. А еще Китти подумала, что, наверное, выглядит просто отвратительно. Если бы она умела разговаривать на его языке, то наверняка сказала бы ему, что он не должен ей ничего, поскольку она ни на что не годится. Но потом Китти вспомнила о детях и о том, что они голодны…

— ’Спасибо вам, — прошептал молодой человек. — С’пасибо вам б’льшое. — Он сунул что-то ей в ладонь и растворился в темноте.

Китти натянула трусики, одернула юбку, поправила сбившуюся шаль и поднесла руку к свету, чтобы посмотреть, сколько он ей дал.

Это была банкнота в десять шиллингов!

— Как ты назовешь ребенка, милочка?

Китти улыбнулась, и ее некогда красивое, а теперь осунувшееся лицо преобразилось. Голубые водянистые глаза, словно разбавленные непролитыми слезами, заискрились и на мгновение стали яркими и здоровыми.

Имя для ребенка? До сих пор она придумывала лишь имена для мальчиков. Даже умершие дети сплошь были мальчишками, и Китти ожидала появления на свет очередного маленького мужчины.

— Элизабет, — ответила она.

В детстве она хотела, чтобы ее звали Элизабет, потому что из этого имени можно было извлечь множество ласковых сокращений.

Мэри Планкетт тут же сократила его до единственного уменьшительного имени, которое знала. Склонившись над все еще спящей девочкой, она вложила палец в ее крошечную ладошку, и коричневые пальчики малышки тут же крепко сомкнулись вокруг него.

— Боже, какая она сильная! — восторженно ахнула женщина. Пальцами другой руки она пощекотала девочку под подбородком. — А ведь ты станешь настоящей драчуньей, когда вырастешь, правда, Лиззи, девочка моя?

— Что ж, это как раз то, что нужно в нашей жизни, — сухо обронила Тереза Гарретт. — Не так ли, Китти, милочка?

Китти кивнула. Улыбка исчезла с ее губ. Драчунья. Да, она надеялась, что ее Элизабет, ее Лиззи, станет именно такой — в отличие от своей матери, которая превратилась в бессловесную жертву, давным-давно сломленную жизнью.

Китти потеряла ребенка, зачатого вскоре после рождения Лиззи, а спустя несколько месяцев — еще одного.

Тереза Гарретт, которую позвали, чтобы принять эти болезненные преждевременные роды, потребовала от Тома О’Брайена вызвать врача, чтобы тот осмотрел его бедняжку жену. Том наотрез отказался, и тогда Тереза решила, что заплатит за вызов сама.