Москва издалека выглядела чужой. Куда и девался блеск миллионов фонарей и неоновых вывесок. На МКАДе работало освещение, кое-где горели окна в жилых домах, но большая часть города канула в заснеженной тьме. Везде была одна картина – разбитые автомобили на перекрестках и в витринах, неподвижные тела на тротуарах, лестницах и за стеклами ресторанов. В глубине спальных районов поднимались тяжелые тучи дыма.

Парковка у кардиоцентра выглядела не лучше. Все то же самое. Я впервые за тот день растерялся: куда везти Андреича?

Отрезвил меня вид на приоткрытую дверцу машины «Скорой помощи». Из нее наполовину высовывались больничные носилки, в них висел на ремнях какой-то парень с временной повязкой на шее. Рядом, вцепившись за ручку носилок, на бетонном помосте лежал санитар. Головой вниз, у заднего колеса неотложки. Шея у него была вывернута под неестественным углом, будто он уснул, выходя спиной вперед из машины, и не сумел сгруппироваться. С пробитого черепа натекла изрядная лужа крови.

Хватило нескольких шагов, чтобы удостовериться – персонал больницы валяется на полу в приемном покое и коридорах. Я возвратился к шефу.

Мы проехали почти до Третьего кольца, насколько хватило возможностей. Улицы настолько плотно усеивали тела и машины, что нельзя было проехать, не переломив кому-то позвоночник или не откатив какой-нибудь автомобиль. С момента встречи с «Хаммером» мы не обнаружили никого, стоящего на ногах или хотя бы в состоянии говорить. Уж скольких я пытался разбудить, хлеща по щекам, пиная под ребра и поливая водой из пластиковой бутылки. Люди были живы, у всех наличествовал очень замедленный пульс. Кажется, как при летаргическом сне. Я не сомневался, что до утра многие из них уснут уже навеки. Как-никак, а внешний термометр машины показывал девять градусов мороза.

Когда я выходил на улицу, то не раз слышал отдаленные взрывы. Позже оказалось, что это падали самолеты. Город практически умер, а у меня не было ни одной идеи насчет происходящего.

Пал Андреич очухался примерно к половине одиннадцатого. Я тем временем успел заехать на заправку. Благодаря Бога за работающие компрессоры, до отказа наполнил бак и несколько канистр, прихватил кое-каких продуктов. Так, на всякий случай – привычка.

Шеф приподнялся на сиденье и спросил, «какого хрена мы все еще в Москве». Я вопроса не понял. Пал Андреич что-то бормотал, разглядывая проплывающие у окна заваленные телами улицы. Начал нести какую-то ахинею насчет крылатых змей и Сколково, мол, надо ехать туда. Затем погладил меня по голове – я дернулся от неожиданности, – а он поблагодарил за службу и поддержку. Ткнул пальцем в ветровое стекло, указывая на небо. Спросил (помню это дословно): «Ты видишь, как переливаются ее грани?»

Я видел только тучи в серо-базальтовом небе. И бесконечность снежного песка, летящего над столицей. Было что-то красивое в этом небесном движении над замершей Москвой. Так я Андреичу и сказал.

Он очень странно на меня посмотрел. Будто подозревал, что я – главный виновник происходящего. Прошептал себе под нос что-то вроде заклинания, не сводя с меня глаз. Видя, что шефу становится легче, я спросил, куда ехать.

Пал Андреич покосился недобро и приказал, повторяясь, – в Сколково. Чем меня сильно удивил. Шеф не имел никакого отношения к научному городку: ни обязательств по депутатской должности, ни собственности, ни земельных интересов. Также смущал тот факт, что он не рыдает над мобильным, пытаясь вызвонить жену с детьми или любовницу. Выглядело так, будто он немного тронулся умом. Все время смотрел на улицу сквозь лобовое стекло – четко на небо. И щурился, точно видит не снежную ночь, а что-то ярко сияющее.

Пока мы выползали обратно на МКАД, шеф задремал. Обычным сном – с нормальным пульсом, похрапывая.

Я тихонько включил портативный телевизор. Некоторые каналы еще работали. Привычно крутились рекламные ролики и хохотали вечерние ситкомы. Нигде ни слова насчет происшествия в Москве и ее окрестностях. Лишь позже я догадался, что действуют телевизионные роботы, пуская по заданному кругу необходимые программы. Итак, началась какая-то глобальная эпидемия нездорового сна.

Мне повезло. У выезда на Сколковское шоссе попался прямой репортаж. Я очень обрадовался – есть еще где-то бодрствующие!

Вещали с итальянского канала – кудрявая девчушка на фоне римского Колизея. Она так быстро тараторила на английском, что мне едва удалось разобрать идею сообщения.

Весь мир окутывала статика. Все началось ночью двадцатого декабря: сперва накрыло Западное полушарие, прокатилось по Японским островам, Китаю, Сибири. Наконец, захватило Азию и стало продвигаться к Европе. Защиты от этой напасти не было. С каждым часом беда занимала все новые территории – уже останавливались Каир, Стамбул, Варшава, за ними Осло, Берлин и Прага. Было предположение, что это какой-то новый вирус. Но респираторы и средства химической и даже радиационной защиты не помогали. В странах, куда еще сон не добрался, объявляли чрезвычайное положение. Народ набивался в бункеры и подвалы.

Репортаж закончился резко. Кадр вильнул, и я увидел, как журналистка повалилась на тротуар. За ее спиной в решетчатую ограду Колизея врезался микроавтобус. С этого момента мне больше ни разу не попалась «живая» передача.

Уже на въезде в Сколково я заметил, что Пал Андреич не спит и внимательно следит за мной. Мне, здоровенному мужику, почти в полтора раза выше ПА, стало не по себе. Вокруг разбитые машины, огонь и неподвижные тела. А за спиной – наверняка спятивший начальник.

Не в моих правилах особо разговаривать с работодателем, если он того не желает, но все же я решился. Спросил, что Пал Андреич думает насчет происходящего.

Он хихикнул в ответ. Мне все было ясно. Потому я предложил шефу пересесть на переднее сиденье. На всякий случай – вдруг он попытался бы меня ударить по затылку таким же образом, как погладил до этого.

Здесь почти не встречались ужасы МКАДа. Вдоль дороги ярко разгоняли метелицу фонари, они дарили ощущение спокойствия. Когда у придорожного киоска нам встретились двое спящих, мое беспокойство вернулось.

На повороте к строящемуся инновационному центру «Сколково», куда приказал ехать посмеивающийся ПА, я еще надеялся на то, что странный катаклизм в любую минуту закончится. Если бы все начали вставать, отряхиваясь от снега – ей-богу! – я бы впервые в жизни надрался до упаду. Отвез бы Андреича к какому-нибудь психиатру и надрался.

Хотя темнота по-прежнему царила над неподвижным миром, желание выпить во мне все крепчало. Особенно когда со стороны недостроенного инновационного центра донеслись звуки стрельбы. Там были люди – это не могло не радовать. Но приближаться к ним я не хотел. Ни в коем случае нельзя везти шефа под пули неизвестных.

Я остановился и начал разворачивать машину. Была идея припарковаться где-нибудь без габаритов, а самому подобраться поближе, оставив Пал Андреича в салоне. Однако шеф категорически не согласился с моим предложением. Он приказал, упрямо тыкая пальцем, – вперед. И я, дурак, не посмел ослушаться.