Четвертый важный переход состоялся по окончании Второй мировой войны. Две трети столетия спустя мы становимся свидетелями исторически беспрецедентных изменений: могущественные державы и развитые государства в целом перестали воевать между собой. Историки называют это благословенное положение дел Долгим миром[2].

Пятая тенденция тоже имеет отношение к вооруженным конфликтам, однако не так очевидна. Возможно, читателям новостей будет трудно в это поверить, но со времени окончания холодной войны в 1989 г. число организованных столкновений всех видов — гражданских войн, геноцидов, террористических атак и репрессий со стороны авторитарных режимов — уменьшилось по всему миру. Поскольку это новое положение дел пока не выглядит устойчивым, я буду называть его Новым миром.

И наконец, в послевоенную эпоху, символом начала которой стало принятие Всеобщей декларации прав человека в 1948 г., мы наблюдаем растущее неприятие агрессии меньших масштабов, включая насилие в отношении этнических меньшинств, женщин, детей, гомосексуалов и животных. Эти логические следствия идеи прав человека — гражданские права, права женщин и детей, ЛГБТ и животных — защищает целый ряд общественных движений начиная с 1950-х гг. до сегодняшнего дня. Я называю это революциями прав.

Пять внутренних демонов (глава 8). Многие люди интуитивно придерживаются гидравлической теории насилия, думая, будто человеку свойственно внутреннее стремление к агрессии (инстинкт смерти или жажда крови), которое накапливается в нас и которое необходимо периодически выпускать. Современная наука понимает психологию насилия иначе. Агрессия не единый мотив и уж тем более не нарастающий позыв. Это результат работы нескольких психологических систем, различающихся по запускающим их внешним воздействиям, внутренней логике, нейробиологическим основам и распределению среди различных слоев общества. Глава 8 посвящена объяснению пяти таких систем. Хищническое или инструментальное насилие — простое средство достижения цели. Доминирование — стремление к влиянию, престижу, славе и власти, принимает ли оно форму мачизма в отношениях между отдельными людьми или превращается в соревнование за превосходство среди расовых, этнических, религиозных сообществ или государств. Месть подогревается моральным стремлением к справедливости, наказанию и расплате. Садизм — удовольствие от страданий другого. И идеология — коллективная система убеждений, обычно включающая утопическое видение будущего, которое оправдывает неограниченное насилие ради неограниченного блага.

Четыре добрых ангела (глава 9). Люди по природе своей не добры (хотя и не злы), но наделены побуждениями, которые могут направить их от насилия к сотрудничеству и альтруизму. Эмпатия (сочувствующее сопереживание) одаривает нас возможностью чувствовать чужую боль и учитывать не только свои интересы, но и интересы других людей. Самоконтроль позволяет нам предвосхищать последствия импульсивных действий и подавлять их. Моральное чувство освящает множество норм и табу, регулирующих взаимодействия между людьми внутри культуры, иногда уменьшая уровень насилия, хотя зачастую (когда это племенные, авторитарные или пуританские нормы) увеличивая его. И способность рассуждать позволяет нам освободиться от ограниченной точки зрения, раздумывать о нашем образе жизни, искать способы улучшить его и направлять действия других добрых ангелов нашей души. Я также кратко рассмотрю вероятность, что в Новейшей истории Homo sapiens буквально эволюционировали в сторону меньшей жестокости в конкретном биологическом смысле изменений генома. Но основной предмет моего исследования — изменения, случившиеся во внешней среде: исторические обстоятельства, которые по-разному взаимодействуют с неизменной человеческой природой.

Пять исторических сил (глава 10). В последней части я попытаюсь снова соединить историю и психологию, определив экзогенные силы, которые благоприятствуют нашим миролюбивым стремлениям и приводят к многократному снижению уровня насилия.

Левиафан — государство и его судебная система с монополией на законное применение силы — может ослабить искушение насилия во имя насилия, подавить мстительные побуждения и обойти ошибки эгоистичности (self-serving biases), которые заставляют каждую из конфликтующих сторон верить, что именно она действует с позиций добра. Торговля — игра с положительной суммой, выиграть в которой могут все; по мере того как технический прогресс делает возможным обмен товарами и идеями на больших расстояниях между большим количеством участников, ценность других людей выше, пока они живы, и их реже подвергают демонизации и дегуманизации. Феминизация — это процесс, в котором культуры со все большим уважением начинают относиться к интересам и ценностям женщин. Так как насилие по большей части мужская прерогатива, культуры, которые наделяют женщин властью, обычно отказываются от прославления насилия и реже порождают опасные субкультуры неприкаянной молодежи. Силы космополитизма — грамотность, мобильность, средства массовой информации — позволяют нам принимать точку зрения других, непохожих на нас людей и расширять наш круг сочувствия, чтобы включить их всех. Наконец, знания и рациональность, которые все чаще применяются для улучшения условий человеческого существования, — эскалатор разума — заставляют осознать бессмысленность циклов насилия, постепенно ограничить предпочтение собственных интересов интересам других и начать относиться к насилию как к проблеме, которую нужно решить, а не как к соревнованию, в котором надо выиграть.

Когда узнаешь о спаде насилия, мир меняется. Прошлое выглядит не столь невинным, настоящее не столь зловещим. Начинаешь ценить маленькие радости совместного существования, которые показались бы утопией нашим предкам: в парке играет семья, члены которой принадлежат к разным расам, сатирик безнаказанно осыпает остротами главнокомандующего, страны мирно выходят из кризиса, вместо того чтобы развязать войну. И это не беспечность: мы наслаждаемся сегодняшним миром, потому что предшествующие поколения в свое время ужасались насилию и старались снизить его, и нам тоже следует работать над уменьшением сохраняющихся видов насилия. Более того, только признав, что уровень насилия падает, мы можем убедиться, что наша борьба стоит усилий. Бесчеловечное отношение к человеку долго было предметом рассуждений в категориях морали. Зная, что какие-то факторы способствуют его снижению, мы можем рассуждать о нем в терминах причины и следствия. Вместо того чтобы спрашивать: «Почему разразилась война?», мы можем поинтересоваться: «Почему наступил мир?» Мы можем не только мучить себя вопросом, что мы делаем не так, но и разглядеть, что мы делаем правильно. Потому что мы явно что-то делаем правильно, и хорошо было бы точно знать, что именно.

Меня часто спрашивали, как случилось, что я заинтересовался анализом насилия. Я не делаю из этого секрета: насилие естественным образом вызывает озабоченность любого, кто изучает природу человека. Впервые я узнал о спаде насилия, прочитав «Убийство» (Homicide) — классический труд по эволюционной психологии, в котором Марго Уилсон и Мартин Дэйли исследовали высокий уровень насильственных смертей в негосударственных обществах и уменьшение их числа в период от Средневековья до наших дней. В предыдущих своих книгах я обсуждал эти нисходящие тенденции вместе с такими гуманистическими достижениями в истории Запада, как отказ от рабства, деспотизма и жестоких казней, в подтверждение идеи, что моральный прогресс вполне совместим с биологическим подходом к разуму человека и с признанием темной стороны человеческой натуры[3]. Я упомянул эти сведения, отвечая в 2007 г. на вопрос форума www.edge.org: «Что вселяет в вас оптимизм?» Моя провокация вызвала шквал писем от ученых, специализирующихся на исторической криминологии и международных исследованиях, которые рассказали мне, что свидетельства в пользу исторического снижения насилия гораздо богаче, чем я себе представлял[4]. Именно они убедили меня, что этот недооцененный материал ждет своего рассказчика.