смягчались, глаза суживались, вновь обретая зрение, и в них появлялся слабый проблеск улыбки.

III

На грудах бревен таял снег. Последние вьюги еще иногда заметали их, но уже к полудню они вновь обнажались и над голыми боками окоренных стволов поднимался пар. Ближе к весне Юсси начал обтесывать бревна на сруб. Длина их поражала Алму, да и всех, кто иногда наведывался поглядеть на его работу. Но Юсси даже и жене не поверял своих замыслов. Он и вообще-то был неразговорчив, а теперь тем более. На ее вопросы отвечал уклончиво.

— На что они тебе нужны такие длинные?—спрашивала Алма.

— Да на стены, на что же еще?

Алма улыбалась с хитринкой. Юсси задумал построить просторный дом. Им-то самим столько места не нужно. Видимо, Юсси строит с расчетом, чтобы и гостей было где принять. Значит, не так уж он скуп, как думают. Ведь большой дом и строить труднее. Но своего труда Юсси никогда не жалел.

Валуны, навлеченные из оврага, пошли на фундамент, и еще до начала ярового сева были уложены первые венцы. Теперь уже стало ясно, что дом будет иметь метров шестнадцать в длину и семь в ширину, что определенно великовато для новоустраиваемой торппы. В одном его конце будет жилая изба, в другом — кухня с хлебной печью, а посредине — сени и горница. Так что это будет настоящий дом крестьянина-хозяина[4].

— Нeyжто нам не хватило бы меньшего?

— Чего уж там... И так в избе скажи — на кухне услышишь… Коли делать, так делать...

Дни стали длиннее, и Алма заканчивала работу в пасторате засветло. Она приходила помогать мужу на стройке: готовила мох, устилала им сложенные венцы.

Скоро постройка выросла настолько, что одному уже невозможно стало поднимать бревна наверх, и теперь они вдвоем втаскивали их туда с вечера.

Когда темнело, они возвращались в свою избушку. Но частенько перед уходом задерживались и стояли молча возле новой постройки, словно в благоговейном созерцании. Если же в такие минуты они и разговаривали, то всегда о деле, хотя мысли их занимало совсем другое. Ими владело невыразимо приятное чувство удовлетворения и блаженной усталости.

Они вовремя посадили картошку, а на остальной земле Юсси посеял ячмень. И когда в поле стала пробиваться тонкая, чуть фиолетовая зелень, они смотрели на нее и говорили, что нигде еще всходы не поднялись так дружно.

Центром всей округи было поместье. Даже пасторат уступал ему в мощи и внушительности, ибо поместье было большое, старинное и владел им настоящий барон. Господский дом стоял особняком посреди парка. Парк окружали хозяйственные постройки самого различного назначения — старые и нестарые, ветхие и совсем новые. За ними, по внешней дуге, располагались избушки работников и батраков, а еще дальше — серые торппы, каждая на своем клочке земли. За пределами этого круга находились самостоятельные крестьянские хозяйства — Теурю, Кюля-Пентти и Мэки-Пентти.

Юсси стоял у обочины и ждал, когда барон подойдет к нему. Душу томило почтение, смешанное с робостью, потому что барон был не чета простым смертным. Он являлся тут чем-то вроде наместника бога на земле. И вид у него был соответствующий, и держался он всегда прямо, а говорил резко и категорично. Барон, рассказывали, пошел в своего деда — майора финской кампании[5], человека очень грубого и сурового, о котором старики рассказывали много всяких историй. Особенно талантливо он умел ругаться. Внук никогда не служил в армии, он был просто помещиком. Издали поглядывал Юсси на приближавшегося барона, видел его надменно поднятую голову, широкое лицо с густой бородой. После убийства Александра Второго барон вместо бакенбард стал носить окладистую бороду под Александра Третьего.

Никто не смел идти прямо навстречу барону. Только Болотный Царь Кюля-Пентти, повстречавшись с ним на дороге, проходил мимо, как будто имел дело с равным. Юсси смутно припоминал, что у этих баронов была даже своя фамильная история. Их предок получил дворянское знание на германской войне[6], хоть ничем особенно не прославился: служил в кавалерии, а прежде был простым крестьянином. Потом король пожаловал ему тут землю — два больших крестьянских хозяйства, отобранных у прежних владельцев за неуплату податей. Имена старых владельцев еще и поныне сохранились в названиях отдельных угодий.

Барон, издали заметив, что Юсси собирается заговорить с ним, рассердился; он не желал никого выслушивать— он думал. И когда Юсси, сняв шапку и кланяясь, начал излагать свое дело, барон взглянул на него строгими, округлившимися глазами.

— Слышал я, значит... того... Избу Ваккери будут сносить... Так ежели для поместья эти кирпичи не нужны, то я бы купил...

Барон плохо говорил по-фински. С тех пор как обострился языковый конфликт[7], он стал говорить еще хуже, а если бывал чем-нибудь раздражен, то и вовсе переставал понимать финнов. Юсси остановил его, видно, в неподходящую минуту. Вместо ответа он услышал вопрос:

— Ти ломай Ваккер изба?

— Нет, я насчет кирпича... Ежели бы дали мне разобрать его печь на кирпичи...

— Ти ломай Ваккер кирпичи?

— Нет, я бы купил. Ведь печь-то все равно будут ломать.

Наконец барон уразумел суть дела. Он пристально поглядел на Юсси, затем, снова устремив взгляд на дорогу, сказал:

— Ти получай кирпичи. Ти четире день убирай рожь.

И барон пошел дальше, не оглядываясь и нимало не интересуясь, доволен ли Юсси его условиями. Впрочем, цена не показалась Юсси слишком высокой, и хотя обхождение барона было несколько обидным, все же он был доволен результатом беседы.

Значит, кирпич у него будет. И скотинка на обзаведение получена, как и обещал Болотный Царь Кюля-Пентти. Это был прекрасный, великодушный подарок — тем он дороже. Только вот форменный договор об аренде все еще не написан... На тревожные вопросы Юсси пробст всякий раз отвечал, что сначала он придет на болото, посмотрит... И вот, когда уже совсем потеплело, пробст наконец явился. Старик шел медленно, лениво, боясь одышки. Еще издали он увидел, какую домину строит Юсси, и был поражен, так как в его представлении торппа должна была быть куда скромнее. Он рассердился. Ему захотелось тут же положить предел столь дерзким устремлениям. Он видел в таком размахе работ непозволительную роскошь.

— Ну-ну, Йоханнес!

Пробст, охая, присел на бревно и осмотрелся.

— У тебя, я вижу, горделивые замыслы. Ты собираешься выстроить себе целый хутор?

— Да нет, куда мне... Но раз уж этот ельник оказался того... Такие уж высокие деревья... не укорачивать же...