— Далеко не уходи и не смей купаться! Вадим, ты меня слышишь? Смотри, будешь самовольничать, завтра же уедем обратно в Ленинград.

— Хорошо, не буду, — донеслось со двора.

— Лариса, куда ты его отпустила без завтрака? — сказала бабушка, входя из сеней. — Мальчонка худой, как жердь, кожа да кости. И ростом не вышел, не пойму в кого. Петя у тебя богатырь, и сама ты видная, статная. Не кормите вы его, что ли?

— Так ведь не ест ничего. Я с ним совсем измучилась.

— Говорю тебе — оставь его мне на все лето, осенью не узнаешь. Станет, как яблочко наливное, на свежем воздухе, да на пирогах с молоком.

— Что ты, мама! Петя не позволит. Я бы с радостью — сама вижу, как он здесь ожил. В городе он из дома не выходит, с ребятами не дружит, в школе у него тоже нелады — обижают его мальчишки, недомерком дразнят. Он мне сам рассказывал.

— Ох, Ларочка, неправильно вы сына воспитываете, все дома держите, трясетесь над ним, а ему надо во дворе с мальчишками мяч гонять, может, когда и побитый придет, все польза будет. А он у вас пришибленный какой-то, застенчивый больно, необщительный, глядит по-дикому, чисто звереныш лесной.

— Мама, ты же знаешь Петю. Он считает, что улица дурно влияет на ребенка. Спорить с ним я не смею. Он и на работе начальник и дома командир. Вот и сейчас, уж сколько я его просила, нет и все тут, всего десять дней разрешил у вас погостить. Он в мальчике души не чает, но держит в строгости и от себя надолго не хочет отпускать. А дома что: опять за книгами будет сидеть, да за пианино ненавистным. Выдумал Петя пытку для ребенка. В школу пешком ходить не разрешает, на служебной машине его возим. Он стесняется, выйдет из машины, голову свесит, сумка за ним чуть не по земле волочится, идет по школьному двору и по сторонам старается не глядеть. У меня каждый раз сердце разрывается, а сделать ничего не могу.

— Жаль, что у тебя не получилось со вторым ребенком. Лечилась бы вовремя, может, сейчас бы у Вади братик был или сестра. И Петя не мучил бы сына чрезмерным вниманием. Пойду покличу, голодный ведь убежал, — сказала бабушка, удрученно вздыхая. — Ах ты, господи, что ж за напасть такая!

— Вадя, сыночка, ты где? — позвала она с крыльца.

— Здесь я, на огороде. Ба, можно я морковки подергаю?

— Ну смотри, недолго, и к реке один не ходи.

Бабушка скрылась в доме, и Вадим сразу побежал к реке. Впервые его переполняло головокружительное чувство свободы. В Свирице все казалось ему волшебным, радостным и близким, словно он провел здесь всю жизнь.

Бабушкин дом стоял у основания длинного полуострова, где Новоладожский канал впадал в Свирь, а Свирь впадала в Ладожское озеро. Перед домом — канал, а сразу за огородом песчаный берег Свири. Река разливалась здесь широко, течение было спокойным, величавым; на дальнем противоположном берегу ровной полосой темнел лес.

Вадим закатал штанины брюк выше колен и вошел в реку. Дно у берега было совсем мелким, песок под водой лежал тонкими полукружьями, словно отражением речных волн. Вокруг сразу же засуетились серебристые лупоглазые мальки. Они вставали вертикально, хвостами вверх, и обследовали его ноги сверху донизу. Рядом, на суше, лежала старая перевернутая дедушкина лодка с обшарпанными боками.

Шлепая по воде, Вадим направился вдоль берега, миновал лодку, покосившийся деревянный забор огорода, ржавый остов затонувшей баржи, прибившиеся к берегу толстые бревна, утерянные при лесосплаве, и вышел к поросшему низкими кустами болоту.

Утро было солнечное, ясное, оттого болото казалось приветливым и безмятежным. Вадим развлекался тем, что перепрыгивал с кочки на кочку. Ему было весело и жутко.

Кочки мягко пружинили под ногами, кое-где проступала вода, заросшая ряской, из-под ног выскакивали лягушки.

Он снова прыгнул, но то, что он принял за кочку, оказалось пучком травы, торчащей из вязкой жижи, и Вадим сразу провалился в нее по пояс. Он вскрикнул от неожиданности и попробовал выбраться, но с ужасом почувствовал, что трясина не пускает, засасывает его все глубже и глубже. Он забился в липкой, черной грязи, неистово отыскивая руками опору.

— Помогите! — отчаянно закричал он, повинуясь своему бесконтрольному страху.

Кругом царило безмолвие, нарушаемое лишь кваканьем лягушек. Вадим чувствовал, что гибнет. Неведомая сила, грозная и беспощадная тянула его вниз, в темноту.

Происходящее казалось ему кошмаром, только вот проснуться никак не удавалось. Все его существо восставало против такого грубого, несправедливого и безжалостного насилия.

— Помогите, — снова закричал он что было сил и заплакал, — мама, мамочка!

Прямо перед ним из-за кочки высунулась светлая вихрастая голова с веснушчатым носом и веселыми синими глазами.

— Заткнись, дурак, — сказала голова, — и не трепыхайся, а то еще больше увязнешь. На вот, хватайся за ветку.

Вадим судорожно уцепился за толстую березовую ветвь, и только тогда к нему вернулась способность соображать.

— Ну, чего виснешь, как дохлая рыба на крючке? Давай, подтягивайся. Да не елозь ты, не елозь. Вот так, молодчина! Давай сюда пять. Ничего, брат, я тебя вытащу, — обнадежил незнакомец, подкрепляя свои слова немалыми усилиями.

Вадим еще барахтался и скользил ногами, когда он подтянул его к себе и одним рывком вытащил на относительно твердую почву.

— Что, испугался? И правильно сделал. Какого рожна тебя сюда понесло? Ты посиди пока, отдышись, потом будем вместе выбираться.

Вадим, все еще всхлипывая, размазывал кулаком по щекам слезы и грязь. Спаситель снял с себя перепачканную майку и вытер чистым концом ему лицо.

— Не кисни, — сказал он, — мужчины не плачут. Тебе сколько лет?

— Четырнадцать, — промямлил Вадим, тоскливо ожидая привычного неодобрительного удивления.

— Здорово, — ободряюще сказал паренек, — и мне четырнадцать. А звать как?

— Вадимом.

— Вадик, значит?

— Не-е, Вадим. — Он терпеть не мог уменьшительного имени. — А тебя?

— А я — Саня, — ответил тот, внимательно разглядывая тщедушного мальчика. — Ладно, Вадим так Вадим, — согласился он и с тех пор никогда иначе его не называл.

Сам Саня был складным, крепким парнишкой, с сильными загорелыми руками и ногами. У него были очень светлые, почти белые волосы, ресницы и брови чуть темнее, большой улыбчивый рот — губы сплошь в цыпках и трещинках, — нос как нос, не большой, не маленький, неопределенной формы, а глаза неправдоподобно синие и яркие, словно две лучистые звездочки.

— Ты к бабушке Дусе приехал, вчера, из Ленинграда, верно? — все так же дружелюбно спросил Саня.

— Откуда ты знаешь? — удивился Вадим.

— У нас новости быстро расходятся. А я от вас через несколько домов живу, совсем близко. — Он поднялся. — Все, вставай, пошли уже, ступай за мной след в след, а то опять сковырнешься.