– Не свисти тут! Деньги из дома выгонишь, – крикнула она, но за шумом пылесоса он её не услышал. И Мирослава стала мстительно представлять, как она хватает Наполеонова за шиворот и выбрасывает со второго этажа в сугроб. Она так увлеклась воображением картины мщения, что не заметила, как он появился наверху лестницы.

– Всё ещё возишься? – крикнул он.

– Заканчиваю, – ответила она.

– Вот и прекрасно. Я помою пол, а ты нашинкуешь овощи, которые я сварил утром.

– Во сколько ты встал?

– Это неважно. А потом мы будем наряжать ёлку.

– Мы наряжаем ёлку на улице.

– Значит, будем наряжать на улице, – покладисто согласился Шура, а потом заметил: – Но хоть одну веточку для запаха надо принести в дом.

Они нарядили ёлочку, что росла недалеко от дома, всевозможными игрушками и гирляндами. Она была не очень высокой, но, чтобы украсить верхушку, всё равно пришлось приставить лестницу.

– А где срежем веточку? – спросил Наполеонов, когда они закончили украшать дерево.

Мирослава опустилась на колени в снег и стала что-то шептать.

Шура догадывался, что она просит у дерева разрешения срезать веточку, а потом прощения, но всё равно проворчал:

– Начинается шаманство.

А Мирослава взяла острый нож и отрезала наискосок совсем небольшую ветку в самом низу. Потом поклонилась дереву:

– Спасибо тебе.

Ветку они поставили в столовой в большую хрустальную вазу, нарядили небольшими шариками, барабанчиками, колокольчиками и обвили мишурой. Отошли от стола подальше и полюбовались своей работой.

– Хорошо, – сказала Мирослава.

– Хорошо, – подтвердил Шура.

Дон запрыгнул на стул, посмотрел и одобрительно мяукнул.

– Шур, – неожиданно спросила Мирослава, – а Софья Марковна не звала тебя с собой в Питер?

– Звала, конечно.

– А почему же ты не поехал?

– Как же я мог оставить тебя одну? – искренне удивился он.

– Шура! Ты просто сокровище! – Мирослава наклонилась и чмокнула его в нос. – Что бы я без тебя делала?!

– Так цени! – гордо выпятил он грудь.

– Я ценю, дорогой, очень ценю, – заверила она и расцеловала его в обе щёки.

После обеда они долго возились с салатом и селёдкой под шубой. Потом дошла очередь до холодца.

– Шура! Я уже вся липкая, – пожаловалась Мирослава.

– Ничего, потом отмоешься, – не принял он близко к сердцу её жалобу.

Некоторое время они работали молча. Потом Наполеонов шлёпнул себя по лбу тыльной стороной ладони:

– Совсем забыл! Ещё морковь надо натереть!

– Зачем? – спросила она.

– Как зачем? Остренькое блюдо «морковь с чесноком» для аппетита!

– У тебя и так без аппетита всё улетает!

– Всё равно надо! Так положено.

– И кто всё это положил? – ехидно спросила она.

Наполеонов не удостоил её ответом.

Минут через десять она снова спросила:

– А почему мы готовим еду сегодня?

– Потому, что завтра тебя вообще ничего заставить делать будет невозможно. Да и мне перед празднованием нужно набраться сил.

– Понятно.

– Салат и морковь заправлять сегодня майонезом не будем. Утром встану и сам заправлю.

– Делай что хочешь, – отмахнулась от него Мирослава. Она подумала о том, что лучше бы раскрыла десять преступлений и задержала несколько особо опасных преступников, чем занималась уборкой и готовкой.

«И как только женщины добровольно соглашаются на эту каторгу? Это просто уму непостижимо! Им всем нужно давать орден Героя Труда».

«А Морису нравится готовить, – пришло ей на ум через некоторое время, – он даже получает от этого удовольствие. Он что, мазохист?» – засомневалась она. Но потом, отбросив эту крамольную мысль, пришла к выводу, что Миндаугас всё-таки герой-доброволец. И заслуживает почёта и уважения. Она снова тихо вздохнула.

Шура истолковал её вздох по-своему и приободрил:

– Крепись, подруга, ещё немного осталось.

Сам он тем временем тёр морковь на тёрке, а когда от морковки оставалась примерно четвёртая часть, с хрустом догрызал её.

– Шур, ты знаешь, я вчера была не права, – проговорила Мирослава, пряча улыбку в уголках губ.

– В чём именно? – поинтересовался он.

– Когда мы говорили о том, идёт тебе твоя пижама или нет.

– И чего?

– Я поняла, что она тебе к лицу.

– Ну, хоть раз призналась в своей неправоте, – не догадался он о подвохе.

И тут Мирослава не выдержала и расхохоталась. Шура промолчал, решив, что перемены в настроении свойственны всем женщинам, даже тем, которые обладают аналитическим умом с примесью интуиции и успешно разоблачают самых изощрённых преступников.

«Такова женская натура, – подумал он, – а мужчинам остаётся только набраться терпения. Тем более что древние говорили, что именно терпеливым покровительствует судьба».

И в это самое время зазвонил колокольчик. Детектив и следователь переглянулись.

«Кто это может быть?» – спрашивали их взгляды, устремлённые друг на друга.

– Пойду посмотрю, – сказала Мирослава, направляясь к камере видеонаблюдения.

– Если это какой-то наглый клиент, заявившийся без предупреждения, гони его прочь! – закричал ей вслед Наполеонов.

Когда Мирослава глянула в камеру, то увидела, как от ворот отъезжает такси. А перед воротами стоит… Морис!

– Это Морис! – вырвалось у неё, и она нажала на устройство, открывающее ворота.

– Ура! – закричал Наполеонов. – Наш Морис вернулся!

Мирославе на мгновение показалось, что она смотрит старый советский мультфильм «Каникулы в Простоквашино» и слышит радостный вопль кота Матроскина: «Ура! Наш дядя Фёдор приехал!»

Шура тем временем уже сбежал с крыльца и повис на шее у Мориса. Миндаугас, не ожидавший такой прыти от друга, не успел увернуться, а теперь никак не мог расцепить объятия Шуры. Наконец он всё-таки снял его со своей шеи.

– Ты приехал? – спросила вышедшая из дома Мирослава.

– Да. – Он не отрывал своих светло-голубых глаз от её серо-зелёных.

– Морис…

– Мирослава…

Шура переводил взгляд с одного на другого.

– Эй! – сказал он. – Ау!

Но его не замечали. Он подёргал Мориса за рукав. Никакой реакции.

– Почему ты не позвонил? – спросила Мирослава. – Я бы приехала в аэропорт и встретила тебя.