Причём, Трапезников пишет довольно неплохие романы, – продолжил Алексей. – Да вот беда, связался он как-то с прохвостом Сибирцевым. Представляешь, тот, после пятого стакана принялся жену Сашкину ломать. Хорошо Трапезников не опоздал и несмотря, что не драчун, выкинул писателя Сибирцева из квартиры. Хотя Сибирцев такой же писатель, как я Брежнев.

– Как же так?

– Очень просто, – словоохотливо объяснил Гиляров. – Говорят, он вовсе не москвич, а в столицу прибыл под фамилией Братанцева, сменив её более благозвучную Литвинцева. Занимался какими-то довольно тёмными делами. Потом, женившись на москвичке Щербаковой Ольге, взял фамилию новой жены. И, – О! Как это трагично! – закатил глаза Алексей. – О! Как это похоже на родную совдепию! Короче – Ольга не перенесла замужества и покончила с собой. Сплетничают даже, будто бы выбросилась из окна. Все говорили, что любящий муж помог, но ему удалось отвертеться. Он умудрился усыновить мальчика погибшей бывшей жены и замял прямое убийство человека. Конечно, без вручений приличных сумм тут не обошлось, но лучше уж часть денег потерять, чем париться на магаданских нарах. Более того, Щербаков за отдельный взнос куда надо и сколько надо опять сменил фамилию и стал писателем Сибирцевым!

– Писателем?! – округлила глаза Шурочка. – Неужели писателем может стать любой проходимец?!

– Не любой, – ухмыльнулся Алексей. – Но проходимец может. Например, в последнее время московского читателя терроризирует Юрий Поляков. У него все романы попахивают откровенным педофильством. И поскольку он главный редактор «Литературки», то печатают и рассылают эту порнографию по библиотекам, дескать, пускай юные читатели осваивают литературу своего поколения. Важно не то, чтобы тебя читали взахлёб, а чтобы издали! Эта догма будет жить в России ещё косой десяток лет! Одно только радует: в председатели нынешнего Союза Писателей избрали человека неподкупного – Геннадия Иванова. Он на презентации какой-то книги Сибирцева сказал во всеуслышанье, мол, произведение Сибирцева достойно только того, чтобы прочитать и выкинуть, или сжечь! Хотя о книгах Полякова ничего не говорит. Иногда сказанное слово оборачивается иносказанием.

В общем, пойдём в ресторан. Там, наверное, Сибирцева увидим, или ещё кого-нибудь.

Пёстрый зал в ЦДЛ считался исключительно историческим местом: здесь на стене в каком-нибудь пёстром пятне обычной масляной краски можно было наткнуться на классическое назидание настоящего классика:

«О, молодые, будьте стойки при виде ресторанной стойки!».

На что в другом пятне молодые, но тоже не менее гениальные, тут же откликались:

«О, старики, держитесь стойко в тисках грядущей перестройки!».

Давно запечатлённые надписи редко возобновлялись или реставрировались, но всё написанное считалось официозом Пёстрого зала. Любопытно, что всё это сохранилось не тронутым при дружном окапитализировании Цэдээловского ресторана. Поэтому Шурочка могла вдоволь любоваться шедеврами советских мыслителей пера и кузнецов человеческих душ, регулярно собирающихся здесь для авантажных возлияний. Вечер в Пёстром зале тогда начался довольно чинно, но пропорционально количеству выпитого проявлялось качество художников слова. Им не надо было чувствовать настоящую сцену под ногами, когда вокруг столько свободных ушей!

Сначала пили всяк в своём углу по интересам, не очень-то досаждая другим. Потом, незаметно для себя и окружающих, художники слова повадились посещать другие столики и публично читать стихи вовсе не для того, чтобы их послушали, а только ради того, чтобы публично выступить и блеснуть на фоне не слишком выдающихся и блестящих.

Несколько столиков писатели сдвинули вместе, организуя тем самым уже не угол, а целый клуб по интересам. На другом конце зала тут же организовали другой клуб с другими интересами и запросами, куда и подсел Гиляров вместе с Шурой. Ещё через какое-то время один из классиков, встав в театральную стойку, выкинул правую руку вперёд, как достопамятный Владимир Ильич Ульянов-Бланк, и провозгласил взбаламутивший всех тост, возопив к литературной братии:

– Мужики! Земля горит! Я вам говорю, жиды Рас-сею продали! Всю по частям, я вам говорю!

– Смотри, – шепнул девушке Алексей. – Перед уважаемой публикой выступает тот самый Сергей Сибирцев. Хотя самая первая его фамилия была, наверно, не Литвинцев и не Братанцев, а Литвинзон или Брутерман. Красота!

Из другого клуба по интересам тут же переспросили, усиленно напирая на «р» и активно грассируя:

– Простите, а не подскажете ли, любезный, когда и куда за своей долей зайти можно?

Самое удивительное, что вскоре оба оратора вместе с нализавшимся Гиляровым оказались под одним столом то ли от количества принятого, то ли от творческих поисков залежалой истины, но Шура не стала их беспокоить, подсказывать фабулу советско-еврейского бестселлера. Она просто ушла по-английски. Пусть пишут, на то они и художники… то есть, рисуют, на то они и писатели…

От нечего делать или от настигшей её грусти Шура решила прогуляться по Садовому, зайти на Новый Арбат – на людей посмотреть, себя показать. Идя к Никитским Воротам, девушка, повернув за угол, но с разбегу уткнулась носом в чью-то грудь обтянутую кожаным пиджаком. Мощный обладатель кожаного пиджака ловко прикрыл рот девушки не менее мощной ладошкой и затащил в парадное какого-то дома. Всё произошло так быстро, что Шурочка не успела ни сообразить, что к чему, ни крикнуть, ни пискнуть. Даже испугаться не успела.

– Тихо, Татьяна Юрьевна. Тихо, – пророкотал широкоплечий верзила. – Вам ничего не сделают, если будете умницей.

В полутёмном подъезде оказался ещё кто-то. Этот кто-то бесцеремонно облапал пойманную жертву, обшмонал карманы модного женского плаща, а заодно больно ущипнул попу. Шурочка дёрнулась, но в мускулистых руках «кожаного» она была как муха в паутине.

– Тихо, я сказал! – снова рыкнул «горилла». – Не дёргайся. Иначе я за здоровье твоё не ручаюсь.

Шурочка затихла. Она даже сказать нападающим не могла, что бандиты на сей раз, ошиблись, что никакая она не Татьяна Юрьевна.

Следующие пять минут у бандюг пошли на знакомство с дамской сумочкой. Пока кожаный сжимал девушку мощными клешнями, его меньшой собрат выпотрошил сумку на подоконник. Вместе с помадой, духами, пилочкой для ногтей, кошельком и прочей мишурой из сумочки вылетел паспорт. Меньшой брат «гориллы» раскрыл документ, зажёг фонарик, поскольку света от лампочки под потолком не хватало, и через минуту взвизгнул на всё парадное:

– Идиот! Это не дочка Визбора! Её фамилия – Ослиная!..

– Не может быть! – рыкнул кожаный. – Дочка Визбора в этом плаще была. Таких по Москве больше не сыскать…

– Не сыскать? – опять завизжал низкорослый. – Лопух! Глянь паспорт, вонючка! Тебе с такой башкой только навоз в коровнике убирать, а не девок выслеживать! Доверься дураку – сам дураком станешь!

Горилла потянулся одной рукой к документу и Шура, почуяв свободу, успела пустить в ход зубы.