– Пожалей меня, скажи, что дальше будет. – В моем голосе мольба, я все, что угодно, готова сделать, лишь бы она продолжала.

– А ну как ты в арык кинешься, – упрямится Жубаржат, но я вижу, что она это только для виду, ей и самой хочется поделиться своей историей, ведь больше-то не с кем. – Да что было? Колотил меня отец чуть не каждый день, думала, места живого не оставит, но потом я умнее стала, поняла – просить бесполезно, не то мертвой стану от побоев. Через месяц свадьбу гуляли. Увидела я Абдулжамала, когда мулла над нами стал обряд делать, и заплакала, таким он мне страшным показался. Так и проплакала до вечера, хорошо, что накидка плотная была.

– И что стало, когда пир закончился? – Я широко распахиваю глаза, понимая: задай я такой вопрос кому другому, плохо бы мне было.

Бледные щеки Жубаржат вспыхивают, она смущенно отводит глаза и бормочет:

– Вай, Салихат, это слишком! Узнаешь, когда время придет. Скажи лучше, ты ведь… девушка? – выдавливает она.

Теперь мой черед краснеть. Я знаю, о чем она. Но ни один мужчина не касался меня и не видел без одежды. Конечно, я честная девушка и Жубаржат это знает.

– Тогда все пройдет хорошо, – кивает она, увидев ответ в моей вымученной улыбке.

– Что пройдет?

Можно лишь догадываться. Смутные знания «об этом», почерпнутые в основном из туманных намеков Диляры, лишь усиливают страх и жгучее чувство стыда, ведь порядочной девушке не пристало не то что спрашивать – даже думать о таких вещах. Будь у меня мама, она бы мне шепнула что-нибудь «об этом» перед свадьбой, но мамы нет, и Жубаржат придется взять эту миссию на себя. Наверняка она и Диляру наставляла.

– Брачная ночь, что ж еще. Наутро платок покажут всему селу.

– Вах, стыд какой! – Я прикрываю рот белой от муки рукой.

Жубаржат кусает губы. Если Абдулжамал узнает, что она такие разговоры со мной водит, прибьет, несмотря на ее живот.

– Если крови не будет, лучше бы тебе не родиться на свет. Всю семью опозоришь. Муж вернет тебя, и отец со стыда на глаза соседям не сможет показаться. Кровь – вот что главное в день твоей свадьбы, Салихат. Чем ее больше, тем лучше.

– А откуда она берется?

– Оттуда, – шепчет Жубаржат, делая большие глаза, и стонет: – Ну же, хватит, Салихат, не мучь ты меня, ради Аллаха!

– Но мне надо знать, – кухня плавится от жара печи, но я дрожу, будто зимним вечером выбежала во двор в одном платье, – надо знать, Жубаржат, миленькая, ведь сама-то ты…

– Да я-то ничегошеньки не знала! – перебивает она меня почти сердито. – Все случилось, когда нас с Абдулжамалом отвели в комнату, где я теперь детей рожаю. Пришлось потерпеть, но ничего, жива осталась. Я так тебе скажу – побои больнее. Главное, не сопротивляйся и мужа слушайся. Помни, так в Коране написано. А то кровь у тебя не только из того места пойдет, откуда надо. Муж все равно будет бить, без этого никак, но не в первую же брачную ночь. Как потом к гостям-то выходить, подумай.

– Я так боюсь его, Жубаржат. Не знаю, в чем Зехра провинилась, но ведь не настолько, чтобы умереть. А что, если и меня…

– Молчи, дурная! – Теперь Жубаржат уже по-настоящему разозлилась. – Мало ли что с этой Зехрой стало, не наше это дело. Аллах карает только виновных! Не перечь мужу, рожай ему исправно детей и будешь жить не хуже, чем другие. Ну хватит болтать, – она решительно встает и ставит на огонь кастрюлю с куриным бульоном, – пора варить хинкал.

Я передаю ей большую доску с нарезанными квадратами теста, сметаю со стола остатки муки и протираю столешницу мокрой тряпкой. Понимаю, что разговор закончен, продолжения не будет. И так Жубаржат сказала куда больше, чем дозволено. Но все же не выдерживаю, подхожу к мачехе, осторожно опускающей тесто в закипевший бульон, и шепчу ей в ухо:

– Скажи, а это очень больно?

Она охает, замахивается на меня, и в этот момент у нее начинаются роды.

Тетя Мазифат сидит в тени старого абрикоса и шумно прихлебывает чай из щербатого блюдца, вприкуску с колотым сахаром. На дворе печет, тете жарко от горячего чая, она то и дело утирает лицо краем широкого платка, наброшенного на голову, и внимательно наблюдает за тем, как я пеку хлеб в глиняном очаге под навесом. Мне еще жарче, чем тете Мазифат, но она может оставить свое занятие и уйти в дом, а я не могу: печь хлеб – моя обязанность с десяти лет. Надо следить, чтобы лепешки были ровными и не подгорали с одного боку. Я вынимаю из печи готовый хлеб, кладу на покрытую чистой тряпицей доску и принимаюсь за новую партию. Хлеба требуется много, дети Жубаржат растут и постоянно голодны, а теперь и самой Жубаржат нужно хорошо питаться.

Она уже неделю не выходит из спальни – восстанавливает силы после тяжелых родов. Они случились на месяц раньше срока – по моей вине. До сих пор в ушах стоят ее ужасные крики. Жубаржат никогда не кричала так прежде, она легко родила шестерых детей, но маленький Алибулат, хоть и родился недоношенным, видать, отыгрался за своих братиков и сестричек. Так сказала Жубаржат, когда я зашла ее проведать после того, как все кончилось. Странно, но она совсем на меня не сердилась, только улыбалась измученной улыбкой да сжимала и разжимала пальцы, между которыми был зажат край одеяла. Я заплакала, а она принялась меня утешать и говорить, что я вовсе ни при чем, просто Алибулатику не терпелось выйти наружу.

– Даже хорошо, что он такой нетерпеливый оказался. В жару с животом тяжко. А теперь ничего, дышать сразу легче.

Но из комнаты она по-прежнему не выходит, хотя пошел уже восьмой день. Тетя Мазифат говорит, что Жубаржат скоро поправится. Она поит ее целебными настоями из горных трав. Я молю Аллаха, чтобы вернул силы мачехе. Если она умрет, что мы будем без нее делать? Особенно младенец, ведь ему нужно материнское молоко. Правда, если в нашем доме случится покойник, свадьбу отменят. Но я гоню прочь нечестивые мысли, я ругаю себя последними словами, я готова хоть завтра стать женой Джамалутдина-ата, только бы Жубаржат поправилась.

Я люблю тетю Мазифат больше других сестер отца. Она самая младшая из них, поэтому почти молодая. Старший сын тети Мазифат, мой двоюродный брат Гаффар, учится в университете. Он привез ее вчера на «Жигулях» дяди Ихласа и сразу уехал обратно. Они потом вместе приедут на свадьбу: дядя Ихлас, Гаффар и две мои двоюродные сестры.

Зарема и Зарифа давно окончили школу, но дядя не разрешает им учиться дальше, он подыскивает им достойных женихов и не скрывает, что обе дочери засиделись в невестах. Еще немного, и их никто не возьмет, даже в таком современном городе, как Махачкала. Тетя Мазифат считает, что у дочек появилось бы больше шансов найти мужей, если бы они хоть иногда выходили из дому, но дядя с ней не согласен. А как он разозлился, когда Гаффар предложил познакомить Зарему с хорошим парнем со своего курса! Тот как-то увидел Зарему возле ее дома, когда ждал Гаффара, и влюбился. Но родители парня недостаточно богаты, чтобы породниться с дядей Ихласом. Тетя Мазифат звонила моему отцу и кричала, что по милости мужа дочка старой девой останется. Я как раз мыла полы в зале, где стоит телефон, и все слышала.