— Можете подождать в гостиной, если желаете, — предложил Дэвид, глядя на мой дрожащий указательный палец и, без сомнения, строя всякие догадки. — Или, если угодно освежиться с дороги, через несколько домов отсюда есть весьма приличный паб.

— Да, я думаю, это подойдет. — Я осторожно положил перо обратно на конторку, со стыдом глядя на оставленные мною кляксы. — Вы не могли бы взять на хранение мой саквояж?

— Конечно, сэр.

Я нагнулся, достал из саквояжа книгу, снова закрыл его, выпрямился и поглядел на часы:

— Я могу вернуться в половине восьмого?

— Комната будет готова к этому времени, сэр, — заверил Дэвид, подводя меня к двери и распахивая ее. — И еще раз примите мои извинения. Мир — странное место, а, сэр? Никогда не знаешь, какие выродки попадутся на пути.

— Действительно, — сказал я и вышел на свежий воздух.

На улице было ветрено, так что я поплотнее запахнул плащ и пожалел, что не взял перчатки. Но они остались в пансионе, в саквояже, под надзором миссис Кантуэлл, а я не желал дальнейших бесед ни с матерью, ни с сыном.

Вдруг я — впервые за день — вспомнил, что сегодня мне исполняется двадцать один год. К своему удивлению, я умудрился об этом начисто позабыть.

* * *

Я дошел до паба, носящего название «Герб плотника», но у входа мой взгляд упал на латунную табличку с черными матовыми буквами: ВЛАДЕЛЕЦ — ДЖ. Т. КЛЕЙТОН. ЛИЦЕНЗИЯ НА ПРОДАЖУ ПИВА И КРЕПКИХ НАПИТКОВ. Я застыл, уставившись на нее и не дыша, — от страха в жилах словно потекли ледяные струйки. Мне ужасно захотелось курить. Я похлопал по карманам в поисках пачки «Голд флейк», купленной сегодня утром на станции Ливерпуль-стрит, но уже понимал, что сигареты потеряны — остались на сиденье в купе, когда я помогал писательнице с чемоданом. Наверное, и до сих пор там лежат, если их кто-нибудь не прибрал к рукам.

ВЛАДЕЛЕЦ — ДЖ. Т. КЛЕЙТОН.

Должно быть, совпадение. Сержант Клейтон, насколько я помнил, был из Ньюкасла. Во всяком случае, говорил он как тамошний уроженец. Но кажется, его отец был крупной шишкой в пивоваренной компании? Или я что-то перепутал? Нет, это смешно, решил я и потряс головой. Клейтонов в Англии наверняка тысячи, в любом уголке. Десятки тысяч. Это не может быть тот самый. Я решительно отринул болезненные фантазии, толкнул дверь и вошел.

Бар был ни полон, ни пуст, все посетители явно из рабочих. Они мельком глянули на меня и возобновили свои разговоры. Я, хоть и был чужаком, не чувствовал неловкости, а лишь довольство, рожденное ощущением, что я среди людей и в то же время сам по себе. С тех пор прошло много лет, и я провел в пабах слишком много времени; я читал или писал, горбясь над залитыми пивом колченогими столами, прорывая карандашом картонные подкладки для пивных бокалов, ведя своих героев — кого из сточной канавы к славе и богатству, а кого, наоборот, из особняков в нищету. Один, всегда один. Я пил не чрезмерно, но все же пил. В правой руке сигарета, на левой манжете одно-два прожженных пятна. Этот карикатурный портрет — писателя, строчащего в укромных уголках лондонских салунов, — страшно раздражал меня. В последние годы я даже восставал против него, ощетиниваясь или скуля в интервью, как загнанный пес. Но на самом деле он правдив. Ведь шум переполненного паба неизмеримо сильней греет душу, чем тишина пустого дома.

— Чего желаете, сэр? — радушно спросил мужчина, который стоял без пиджака за стойкой бара и тряпкой стирал с нее дорожку капель пролитого пива. — Что вам налить?

Я обвел глазами ряд кранов, тянувшийся перед барменом, — большинство названий мне раньше не встречалось, видно, местные сорта — и выбрал наугад.

— Пинту, сэр?

— Да, спасибо, — ответил я и стал глядеть, как он снимает стакан с подставки у себя за спиной, машинально проглядывает его на свет — нет ли отпечатков пальцев или пыли — и, удовлетворенный, выверенно наклоняет стакан и открывает кран. В пышных усах застряли крошки слоеного теста. Меня это одновременно заворожило и наполнило отвращением.

— Вы владелец? — спросил я через несколько секунд.

— Точно, сэр, — улыбнулся он. — Джон Клейтон. Мы знакомы?

— Нет-нет. — Я выудил из кармана несколько монет. Значит, можно не бояться.

— Благодарю вас, сэр, — он поставил пинту передо мной. Мой вопрос его явно не встревожил.

Я поблагодарил в ответ, прошел в полупустой угол паба, снял плащ и сел с глубоким вздохом удовлетворения. Может, это и к лучшему, что моя комната оказалась не готова, подумал я, глядя, как отстаивается темный эль в стакане. Шапка пены словно подмигивала мне — это пузырьки воздуха пробирались наверх и лопались, пока я предвкушал огромное наслаждение первого глотка после утомительного путешествия по железной дороге. Я подумал, что могу ведь тут и весь вечер просидеть. Напиться допьяна, поднять шум. Тогда полиция меня арестует, запрет в камеру и наутро отправит назад в Лондон первым же поездом. И уже не надо будет доводить задуманное до конца. Я стану беспомощной жертвой обстоятельств.

Я глубоко вздохнул, запретил себе фантазировать и вытащил из кармана книгу. От пачки переплетенных страниц, как всегда, повеяло надежностью и покоем. В тот понедельник в середине сентября 1919 года я читал «Белый Клык» Джека Лондона. Я перевел взгляд на суперобложку: щенок, обрисованный силуэтом, осторожно принюхивается на фоне каких-то сосен. Судя по тому, как падают тени от ветвей, дорога врезается глубоко в сердце гор, лежащих впереди. Полная луна освещает собаке путь. Я раскрыл книгу на месте, заложенном закладкой, но, прежде чем читать, в который раз заглянул на титульную страницу и посмотрел на дарственную надпись: «Старому приятелю Ричарду, верному псу не хуже самого Белого Клыка. Джек». Книгу я нашел несколькими днями раньше на лотке у двери букинистического магазина, одного из многих на Чаринг-кросс-роуд. И лишь придя домой и раскрыв покупку, заметил надпись. Книготорговец запросил за подержанный томик лишь полпенни, и я решил, что надпись он проглядел. Я счел ее ценным довеском к покупке, хотя, конечно, у меня не было никакого способа узнать, что за Джек подписал книгу — тот же, что написал ее, или какой-нибудь другой. Но мне нравилось думать, что именно тот. Я обвел буквы указательным пальцем правой руки — как раз тем, который так противно дрожал, — представляя себе, как перо великого писателя оставляет след на странице. Но, вопреки полету юношеских надежд, литература не принесла исцеления — казалось, дрожь даже усилилась. Я с отвращением отдернул руку.

— А что же это вы читаете? — спросили от одного из ближних столиков.

Я повернулся — ко мне обращался мужчина средних лет. Удивленный внезапным вопросом, я молча показал обложку романа мужчине, чтобы он мог прочесть название.

— Никогда не слыхал. — Он пожал плечами. — Что, хорошая книжка?

— Очень хорошая. Прямо-таки отличная.

— Отличная? — повторил он, чуть улыбаясь, — слово прозвучало так, точно было ему в диковину. — Ну что ж, раз отличная, надо будет глянуть. Я-то всегда любил книжки. Ничего, если я к вам подсяду? Или вы кого-то ждете?