его шепота: «Ты ведь будешь со мной дружить, Андре?» И он едва не ответил: «Да, о да», но тут мама крикнула что-то, что было унесено ветром. Она потянула его за собой, и он оглянулся с холодным сожалением. Ивон уже забыл о них и медленно зашагал по снегу в сторону Крайека.

– Папа! – позвал мальчик, но услышал в ответ лишь отдаленный, насмешливый вой ветра. – Папа!

Его слабый, усталый голос сорвался. Ресницы отяжелели от снега. Но тут мама с трудом поднялась на ноги и снова потащила его за собой, хотя он отбивался и пытался вырваться. Она отчаянно встряхнула его и закричала:

– Он умер! Неужели ты ничего не понял? Нам надо бежать, Андре, бежать, пока хватит сил!

Ледяные дорожки белым кружевом перечертили ее лицо, и мальчик вдруг понял, что мама сошла с ума. Папа тяжело ранен, потому что мама выстрелила в него. Но он не умер, нет. Он там, он ждет.

А затем пелену тьмы разорвал слабый огонек. Дым из трубы. Они разглядели занесенную снегом крышу и ринулись на этот свет, насквозь промерзшие, спотыкающиеся. Мама что-то бормотала себе под нос, истерически смеялась и подгоняла мальчика. Он боролся с костлявыми пальцами холода, сжимавшими горло.

«Ложись, – шептал ветер ему в затылок. – Остановись и усни прямо здесь. Эта женщина сделала плохо твоему папе, и тебе тоже может. Ложись прямо здесь и согрейся немного, а утром папа придет за тобой. Да, малыш, спи и забудь обо всем».

Потрепанная непогодой вывеска дико скрипела, раскачиваясь туда-сюда над тяжелой дверью. Мальчик разобрал слабые следы слов: «ТРАКТИР „ДОБРЫЙ ПАСТЫРЬ“». Мама бешено заколотила в дверь, в то же время встряхивая мальчика, чтобы он не заснул.

– Впустите нас, пожалуйста, впустите! – кричала она, продолжая стучать по дереву онемевшим кулаком.

Мальчик споткнулся и завалился на нее, свесив голову набок.

Дверь распахнулась рывком, и к ним потянулись длиннорукие тени. Колени мальчика подогнулись, и он услышал, как закричала мама, когда холод – запретным прикосновением любящего чужака – нежно поцеловал его перед сном.

Котел

Пятница, 25 октября

I

Усеянная звездами ночь, черная, как асфальт шоссе, который пузырился, как варево в котле под полуденным солнцем, теперь густо покрывала длинный сухой участок трассы Техас-285 между Форт-Стоктоном и Пекосом. Тьма, плотная и неподвижная, словно глаз бури, зажатая между убийственной жарой сумерек и рассветом. Плоская, как сковорода, земля по обеим сторонам трассы заросла колючим кустарником и свечевыми кактусами. Под брошенными корпусами старых автомобилей, которые солнце и внезапные песчаные бури объели до металла, укрывались свернувшиеся кольцами гремучие змеи, все еще чувствующие ужасные следы укусов солнца.

Возле одного из таких остовов – ржавого и искореженного, с разбитым ветровым стеклом и дырой на месте двигателя, унесенного каким-то умельцем-оптимистом, – обнюхивал землю в поисках воды заяц. Почуяв скрытую глубоко в земле прохладу, он принялся копать передними лапами, но через мгновение остановился, и нос его дернулся в сторону днища машины. Зверек напрягся, уловив змеиный запах. Из темноты донеслось тонкое дребезжание, и заяц отскочил назад. Ничего не произошло. Инстинкт подсказывал зайцу, что внизу скрыто гнездо, и писк змеиных детенышей привлечет охотящуюся где-то мать. Вынюхивая змеиный след, заяц отбегал все дальше от машины в сторону шоссе, и только песок шуршал под его лапами. Он уже добрался до середины дороги, возвращаясь в свою нору к зайчатам, когда внезапная дрожь под лапами заставила его замереть на месте. Заяц повернул голову к югу, длинные уши вздернулись, ловя отдаленный шум.

Сверкающий белый шар медленно восходил над дорогой. Зверек завороженно смотрел на него. Заяц не раз наблюдал, стоя над своей норой, как эта белая штуковина парит в небе, иногда она казалась больше, чем сейчас, иногда – желтее, иногда ее вообще не было, порой из нее торчали усики и она оставляла в воздухе дразнящий запах дождя, который никогда не прольется. Заяц не испугался, потому что привык к виду этой штуковины в небе, но дрожь, которую он сейчас ощущал, взъерошила мех на его спине. Белый шар все рос и рос, неся с собой шум, похожий на раскаты грома. Через мгновение шар ослепил зайца, нервные клетки послали сигнал опасности в мозг. Зверек метнулся к спасительной обочине, оставляя за собой длинную полосу тени.

Заяц был уже, наверное, в трех футах от спасительных колючих зарослей, когда черный как ночь чоппер[2] «Харлей-Дэвидсон 1200СС», летящий под восемьдесят миль в час, вильнул прямо на него, раздробив позвоночник. Зверек завизжал, крохотное тельце забилось в предсмертных судорогах. Рессоры почти не почувствовали сотрясения от короткого удара, и огромный мотоцикл с ревом понесся дальше на север.

Несколько минут спустя к остывающей заячьей тушке волнообразно подползла гремучая змея.

Укутанный в кокон грохота и ветра мотоциклист, вглядываясь в белый конус света, отбрасываемый мощной передней фарой, едва уловимым движением направил машину к центру дороги. Он вскинул над головой кулак в черной перчатке, машина заурчала, словно сытая пантера, и рванулась вперед, наращивая скорость, пока стрелка спидометра не зависла чуть ниже отметки девяносто. Гонщик ухмыльнулся под защитным стеклом видавшего виды черного защитного шлема. Он был одет в черную облегающую кожаную куртку и потертые джинсы с кожаными вставками на коленях. На спине старой, исцарапанной куртки раздувала капюшон ярко-красная королевская кобра, светящаяся краска на ней шелушилась, словно змея сбрасывала кожу. Машина с ревом мчалась вперед, раздвигая стену тишины и оставляя позади испуганных обитателей пустыни. Слева от дороги показался яркий рекламный щит, весь изрешеченный ржавыми дырами от пуль – синие музыкальные ноты, парящие над двумя опрокинутыми рыжими пивными бутылками. Гонщик бросил на щит быстрый взгляд и прочитал: «НАЛИВАЙКА ПРЯМО ПО КУРСУ», и чуть ниже: «ЗАПРАВЬСЯ, ПРИЯТЕЛЬ!»

«Ага, – подумал он, – самое время заправиться».

Две минуты спустя во тьме слабо замерцали голубые неоновые вспышки. Гонщик начал сбрасывать скорость, стрелка спидометра стремительно опускалась до восьмидесяти, семидесяти, шестидесяти. Впереди, над дверью приземистого деревянного здания с плоской грязно-красной крышей, виднелась вывеска: «НАЛИВАЙКА». Три легковых автомобиля, внедорожник и грузовой пикап с частично облупленной до грунтовки синей краской сгрудились вокруг него, словно усталые осы вокруг улья. Мотоциклист свернул на заросшую перекати-полем стоянку и выключил двигатель, рев мотора сменил гнусавый голос Фредди Фендера, поющего про «напрасно потраченные дни и ночи». Гонщик выдвинул подножку, и его черный «харлей» чуть подался назад, как притаившийся зверь. Он слез с мотоцикла с напряженными, как струны рояля, мускулами, ощущая меж ног нетерпеливые толчки эрекции.