одной стороны, он всё ещё был счастлив оттого, что (недавно) достиг уровня третьего помощника старшего инспектора; такое бывало не каждый день и даже не каждый год — чтобы член романоязычного меньшинства достигал столь высокого ранга в Имперской столице. С другой стороны, от него теперь требовалось определённое участие в оперативной работе, а он никогда прежде ею не занимался. Например, текущая задача — посетить Второго Советника в британской Дипломатической миссии, была просто рутинным делом. — “Просто рутинное дело, дорогой Лупескус”, — сказал его начальник в конторе, Второй П.С.И. Глюк. Достаточно легко сказать, но рутина или нет, нужно было что-то иметь, чтобы предъявить при этом визите. И дело не казалось таким, чтобы прийти от него в восторг.

— Смит, Смит, — брюзгливо сказал Второй Советник. — Говорю же, мне нужно больше информации. Какой именно Смит?

Всё, что мог сделать Лупескус, это повторить, — Милорд сэр Смихт.

— «Милорд, милорд», нет такого чина или звания. Сударь, почему бы не сказать просто герр или мсье. А что касается Смита — между прочим, вы неправильно его написали, нужно — С-М-И-Т — ну, вы же не ждёте, что я знаю что-нибудь обо всех по имени Смит, ведь такое — будто спросить меня в Кардиффе о ком-то по имени Джонс или в Глазго о Макдональде… Ммм, нет, вы о них и не слышали… А, ну, в общем, это будто спросить меня о каком-то Новотном в Праге! Понимаете?

От такого пустяка Лупескус просиял. Это было что-то. Смиренно и тщательно, он записал в свой блокнот: «сказали, что субъект Милорд Смихт связан с Новотным в Праге…»

Он удалился, отвесив свой лучший официальный поклон. Выйдя, он позволил себе вздохнуть. Теперь нужно пойти и выяснить насчёт Новотного у людей в австро-венгерской дипломатической миссии. Он надеялся, что это будет более продуктивно, чем прежний запрос. Можно подумать, люди по имени Смихт в Англии на деревьях растут.

Крепнущая дружба Эстерхази с седовласым англичанином, если не порвалась совсем, то несколько пошатнулась, в один вечер, приблизительно через месяц после его первого визита. Он отослал свою карточку со швейцаром, вернувшимся с известием, что ему нужно незамедлительно подняться. Доктор обнаружил Смита с женщиной в чёрном, невзрачной женщиной такого типа, на котором держатся церкви на всём свете.

— Ах, дорогой сэр, входите. Послушайте. Эта добрая женщина не говорит ни на французском, ни на немецком,а я не владею готским языком… ладно, пожалуйста, спросите её, чего она хочет.

Вдова, фрау Аптерхоц желала установить связь со своим покойным мужем. — То есть — сказала она, беспокоясь, чтобы не было ни путаницы, ни ошибки, — то есть, знаете, он мёртв. Его звали Эмиль

На это Смихт терпеливо покачал головой. — Смерти не существует, — сказал он, — как не существует и жизни, лишь состояния потока на одной или другой стороне звёздного предела или астрального плана, как некоторые его называют. С этой точки зрения может показаться, что тот, кто не жив, должен быть мёртвым, но это не так. Отсутствующий, кто отсутствует здесь, может сейчас отклониться в область, именуемую „смертью“ или же он или она может продолжить двигаться в безмятежном резонансе на уровне звёздного предела, так называемого астрального плана. Мы скорбим, потому что „мёртвые“ не являются „живыми“. Но в мире, который мы называем „смертью“, так называемые „мёртвые“ могут оплакивать отбытие в то, что мы называем „жизнью“.

Фрау Аптерхоц вздохнула. — Эмиль был всегда так здоров, так силён, — сказала она. — Я всё ещё не могу этого принять. Он всегда говорил, что нет ни Ада, ни Небес, ни Чистилища, а я раньше отвечала: — «Ох, Эмиль, люди могут подумать, что ты — франкмасон или вроде того». Да и наш священник, отец Югерау, он просто не слушал, когда я это рассказывала, он говорил: «Если вы не молитесь, то хотя бы совершите какое-нибудь милосердное дело и отвлекитесь от подобных вещей». Но я говорю… — Она наклонилась вперёд, её землистое бесхитростное лицо стало очень серьёзным и доверчивым, — Я говорю, что лишь хочу узнать: счастлив ли он там? И это всё.

Пембертон Смит сказал, что не может ничего гарантировать, но, в любом случае, у него должен быть хотя бы один объект, пропитанный одиллической силой так называемого покойного. Фрау вдова кивнула и зарылась в свою сумочку. — Мне это говорили, поэтому я пришла, подготовившись. Я всегда заставляла его носить это, в знак нашей любви и он всегда это носил. Но я не позволила похоронить его с ним, потому что я хотела оставить это на память. Вот, пожалуйста, профессор. — Она протянула маленькое серебряное распятие.

Смит совершенно невозмутимо взял этот предмет, отошёл и положил его на громоздкий стол в затемнённой глубине комнаты. На этом столе уже находилось множество вещей. Смит поманил и они приблизились к нему: фрау Аптерхоц, потому что она была уверена, что жест предназначался ей и Эстерхази, потому что он был уверен, что хочет этого. — Это, — заявил Смит, — оборудование для одиллических сил. Прошу вас сесть, добрая женщина. — Он чиркнул спичкой и зажёг маленькую газовую горелку; может, он не накрыл её сеткой или недостаточно повернул ручку регулятора, или неправильно сделал ещё что-нибудь — или, может быть, Смиту просто нравилось видеть, как газовое пламя выстреливает вверх во всю длину, по крайней мере, на два фута, дико трепещущее и красновато-золотое.

Разумеется, он не пытался что-либо скрыть.

Но это было занятно, чем бы оно ни было и Эстерхази воспользовался тем, что английский волшебник в этот момент попочевал себя двумя изрядными понюшками Рэппи, по одной в каждую ноздрю — чтобы тщательно исследовать оборудование для одиллических сил. Он увидел ряд стеклянных колпаков… по крайней мере некоторые из них были стеклянными колпаками… а некоторые скорее напоминали лейденские банки… и что же было в этих стеклянных колпаках? В одном, по-видимому, было огромное количество металлических опилок; в другом — ртуть; в большинстве — растительная по происхождению, органическая материя. Каждый колпак или лейденская банка, казалось, были связаны с любым другим колпаком системой стеклянных трубок: все трубки были подсоединены к некоей главной трубе, которая окружала их спиралью, а в конце поднималась вверх, завершаясь тем, что выглядело огромным граммофонным раструбом.

— Умоляю, ничего не трогайте, — предупредил милорд сэр Смихт. — Оборудование чрезвычайно хрупкое. — Он поднял маленький лёгкий столик, поверхность которого состояла из какого-то решётчатого материала — Эстерхази не разобрал, какого именно — и, легко передвигая, установил в нужном месте. На нём он поместил распятие. — Теперь, дорогой сэр, если вы будете достаточно любезны,