Во взгляде матери плещется страх, отец гневно хмурится, сжимая кулаки.

На порог ложится длинная тень — черный человек уже здесь.

«Паоло, Паоло, разве ты не знаешь — плохая примета приносить в дом то, что ты сейчас принес! Иди и сейчас же выброси это там, где нашел».

Бесполезно. Можешь кричать, трясти старшего брата за плечи, бить по щекам — он ничего не почувствует.

Тебя здесь нет.

Ты наказана бесконечным повторением этого дня, и Великая Эльга — Заступница моряков не ответит на вопрос, который ты столько раз задавала во сне и наяву — за что? Отчего ночной кошмар снова и снова повторяется в деталях, почему этот черный день никак не отправится туда, где ему положено быть, — на дно времени, в прошлое? Там прохладно и темно, там хранятся осколки счастья, черепки надежд — все то, что безвозвратно ушло, не выстояв в бою с Великим штормом. Ты хотела бы сама отправиться на дно — ведь лучше лежать во мгле, в синей прохладной мгле, чем мучиться здесь снова и снова, отбывая наказание за чужой грех. К утру сон растворится в предрассветном сумраке, но останется ощущение потери — черная дыра в воспоминаниях, пустое место, откуда веет холодом.

Ты преуспела в искусстве забывать, но не сумела избегнуть платы за это…

Утренний бриз тихонько проскользнул сквозь приоткрытое окно и, осмелев, шаловливо взъерошил волосы Эсме, благословением Эльги коснулся ее горячего лба. Ночь без сна вылилась в обычное утро — в растерзанной постели, среди разбросанных подушек и скомканных простыней. Любой, завидев подобное зрелище, не сомневался бы ни секунды, что в одиночку она ни за что не смогла бы привести постель в такое состояние.

Хорошо, что в эту комнату заходил только ветер — он был немногословен.

— Вставай, кракен тебя побери, — негромко сказала девушка, уставившись в потолок, где давно уже были изучены и сосчитаны все трещины. — День-ночь, сутки прочь. Вставай, кому говорят.

В ушах шумело, под веки кто-то щедрой рукой насыпал по горсти песка, а стоило чуть шевельнуться, как перед глазами сразу же потемнело и мебель пустилась плясать развеселый матросский танец. В этом не было ничего удивительного: последние пять ночей Эсме почти не спала. Она закрывала глаза — и проваливалась в черную бездну, полную странных звуков и запахов, а потом внезапно просыпалась, задыхаясь и дрожа от ужаса. Эсме понимала, что виновата сама: то, что она сотворила десять лет назад с собственной памятью, не могло пройти бесследно. Иной раз человека, потерявшего руку или ногу, мучает боль на месте отсутствующей конечности — а Эсме страдала из-за того, что в ее воспоминаниях образовался провал, который подобно водокруту всасывал ее жизненную силу и никак не мог насытиться.

«Что угодно! Пусть меня кархадоны сожрут, пусть я буду каждую ночь тонуть в Великой бездне, пусть мерры утащат меня к себе в Подводное царство — Заступница, что угодно, только не это!»

Но Заступница не отвечала…

— Долг лекаря — с рассветом открывать двери свои. — Она рывком села в постели и тотчас зажмурилась. — А добросовестные целители… к коим я не отношусь, конечно… встают до восхода, ибо в их помощи нуждаются те, чей труд начинается с первыми солнечными лучами: сие есть непреложная обязанность каждого, кто наделен Даром. — Эсме робко приоткрыла один глаз и, убедившись в том, что две табуретки и комод смирно стоят на своих местах, а ее голова не свалилась с плеч, опустила на пол босые ноги. Пятки закололо — вчера она забыла вымести песок, хуже которого в Тейравене были только чайки-крикуны.

«Лучше бы уборкой занялась, чем всю ночь вертеться с бока на бок».

— Великий дар, ниспосланный Небесами, должно использовать во благо суши и моря. Так говорит Эльга, и я следую ее заветам. Да минуют шторма Капитана-Императора, да будет Заступница к нему благосклонна, — последнюю фразу девушка протараторила скороговоркой, совершенно не заботясь о должной почтительности по отношению к царственной особе. Императора, который заживо гнил в своем дворце где-то далеко на северо-востоке, лечить следовало не молитвами — если вообще его болезнь можно было вылечить.

Муть перед глазами постепенно улеглась, но шум в ушах остался. Эсме мрачно подумала, что спасти ее может только обморок, причем глубокий — ведь потерявшие сознание не видят снов. Или видят? В любом случае идею с обмороком стоило опробовать, но для этого придется постараться, потому что целителю ой как непросто лишиться чувств — для этого ему нужно, без преувеличения, устать до смерти.

Она запустила руку под кровать и выудила предусмотрительно оставленный с вечера флакон из зеленого стекла, тщательно закупоренный пробкой. К острому запаху снадобья, что содержалось внутри, она так и не сумела привыкнуть, но вкус был еще хуже.

Открыть аккуратно, не расплескав ни капли. Пальцами левой руки зажать нос, чтобы не стошнило от запаха.

А теперь выпить…

— Кракен меня раздери! — взвыла Эсме, когда жидкость обожгла ей горло и ухнула в желудок. — Ух, га-адость.

Зелье предназначалось для того, чтобы взбодрить уставшего целителя. Существовала слабая вероятность, что измученное тело Эсме взбунтуется против очередной встряски и даст наконец искомый результат — обморок. Только очень упрямый человек мог бы ради этого глотать противное снадобье день за днем, надеясь, что оно наконец-то подействует не так, как обычно. Впрочем, выбор был невелик: либо она весь день слоняется по дому снулой рыбиной, либо — раз уж проснулась и намерена открыть двери — пьет эту ни с чем несравнимую гадость. Недаром Велин, ее учитель, частенько повторял: «Ты упрямей кархадона…»

На сей раз Эсме опять не повезло — всего-то через несколько ударов сердца в голове прояснилось и даже глаза болеть перестали. Значит, предел ее возможностей еще не наступил и впереди еще сутки мучений.

Или не сутки…

Целительница медленно оделась — она носила белую рубаху с подвернутыми до локтя рукавами и широкую серую юбку до щиколоток, — потом расчесала волосы и повязала голову темно-зеленым шарфом.

За окном просыпался город. Небо заалело на востоке; море пряталось за городскими крышами, выдавая свое присутствие верхушками мачт и стаями чаек-крикунов — они, как всегда, снялись с насиженных мест еще до рассвета.

«Они никогда не спят. Мерзкие создания».

Одна из тварей внезапно спикировала и опустилась на подоконник; отвратительная вонь тотчас затопила комнату. «Заступница… — уныло подумала Эсме. — Отчего именно эта гадина стала символом целительской гильдии?» Она прекрасно знала ответ на свой вопрос, который был прост и сложен одновременно: из всех известных птиц только крикуны могли читать мысли, и к тому же они были клановым знаком семейства, покровительствовавшего гильдии…

Чайка щелкнула клювом, края которого были усеяны острыми зубками, захлопала кожистыми крыльями.

— Пошла прочь! — Эсме не испугалась, хотя прекрасно знала, что птица в мгновение ока может вырвать из нее кусок плоти размером с кулак дюжего матроса. — Улетай!