Вздохнув и чувствуя себя виноватым, Роберт тем не менее переступил порог магазина. У Кэтрин тоже хватало идиотских слабостей. Одно ее увлечение кулинарной темой чего стоило. Дом ломился от глянцевых журналов, напичканных рецептами вкусной и здоровой пищи и меню для гурманов. Кэтрин специально подключилась к кабельной телесети «Готовим вместе!» и слыла настоящей фанаткой Марио Батали.[6]У Роберта тоже имелись слабости, всего три: пешие прогулки по Нью-Йорку, собирание книг по городской архитектуре и декоративных моделей знаменитых на весь мир небоскребов.

Взгляд его задержался на дешевом, раскрашенном в серебристые тона пресс-папье. На большом овальном основании располагались ловко выполненные миниатюры сразу двух десятков всемирно известных достопримечательностей Нью-Йорка: здания штаб-квартиры Организации Объединенных Наций, Крайслер-центра, Эмпайр-стейт-билдинг, Бруклинского моста, статуи Свободы… Решение приобрести пресс-папье созрело в его голове в течение считанных секунд после того, как он обнаружил на овале также Рокфеллер-центр и арку Вашингтон-сквер-парка. Дело в том, что по отдельности копии этих сооружений не продавались. Требовалось лишь аккуратно выпилить их из пресс-папье, но это было, так сказать, делом техники.

Расплачиваясь в кассе, он почувствовал, как рубашка прилипла к вспотевшей спине. Слегка кружилась голова. Обезвоживание, не иначе…

Выйдя из магазина, он прямиком направился на Таймс-сквер, там свернул на Западную Сорок вторую, а краткий отдых дал себе лишь на автобусной остановке Порт-оторити. Все это время его мысли крутились вокруг Кэтрин и той трещины, которая с некоторых пор пролегла между ними и все ширилась день ото дня с угрожающей скоростью. С момента выкидыша минуло уже восемь месяцев, а он до сих пор так и не смог придумать, как наладить их отношения.

Когда он вернулся домой, то нашел Кэтрин усталой и скучной. Она чуть взбодрилась, впрочем, увидев пресс-папье, и даже слегка нахмурилась, когда он вышел из чуланчика с ножовкой.

— Не успел купить, а уже гробишь…

— Я два года гонялся за копией Рокфеллер-центра и давно уже пришел в отчаяние. Ножовка — единственный способ.

Кэтрин вздохнула с видом матери, уставшей от дурацких капризов своих малолетних детишек:

— Ну-ну… Порадуйся теперь…

— Как ты сегодня?

Она фыркнула.

— Чувствую себя восьмидесятилетней старухой.

В его кабинете на столе громоздилась карта Манхэттена, на которой он методично, на протяжении уже многих месяцев, расставлял все новые миниатюрные сокровища. За это время на столе вырос целый город. Копия Рокфеллер-центра вот-вот должна была занять свое место, и Роберт знал заранее, что смотреться моделька будет на редкость гармонично.

Кэтрин с печальным равнодушием наблюдала за мужем от дверного порога.

— И что ты потом будешь со всем этим делать? На выставку отнесешь?

— Погоди… сейчас… минутку…

Вздохнув, она подошла к столу. В этот момент здоровенный кусок пресс-папье вместе со зданием ООН и Бруклинским мостом, отпиленный Робертом, с треском грохнулся на пол. Он в последний момент успел подхватить отколовшуюся от основания статую Свободы, но так неудачно дернул рукой, что едва не заехал миниатюрным «факелом» Кэтрин в лицо.

— Роберт!

— Извини, Кэт! Я нечаянно.

Кэтрин подулась с минуту, а потом вдруг спросила:

— Ты собираешься когда-нибудь вскрыть свою таинственную бандероль?

Действительно, этим утром почтальон принес в дом сверток, адресованный сэру Бобу. Штемпель был нью-йоркским, но обратного адреса отправитель не указал. Кэтрин позвонила мужу, чтобы сообщить ему эту новость. Они оба знали, что сэром Бобом Роберта мог назвать только один человек в мире.

Он предложил Кэтрин самой вскрыть посылку и потом перезвонить ему, но она отказалась и оставила сверток в кабинете до его возвращения.

— Может, это не от него? — спросила она.

— А от кого же еще-то?

Он оказался прав. В пакете оказалась небольшая коробка — не более трех дюймов в длину и ширину. Роберт ухмыльнулся, указал Кэтрин на дверь.

— Почему бы тебе не постоять в коридоре, пока я буду это вскрывать? На всякий случай. Чтобы было кому потом подать на него в суд, если тут бомба.

Кэтрин фыркнула, но зашла за стол.

Роберт вынул перочинный нож и с его помощью содрал с коробки упаковочную бумагу. При этом рука его непроизвольно дрогнула. Адам славился идиотскими розыгрышами, но сейчас Роберта посетило предчувствие, что все они лишь детская шалость по сравнению с тем, что откроется на этот раз.

Избавившись от обертки, он уставился на картонный куб, заклеенный лентой скотча, затем, нащупав линию сгиба, полоснул по ней ножом, и посылка открылась.

Внутри оказались запечатанный конверт и странной формы сверток в рубчатом целлофане. Роберт отметил, что рука его по-прежнему дрожит. Да что ж такое-то! Выровняв дыхание, он содрал целлофан и взял в руки круглый металлический барабан мутно-белого цвета с золотистым отливом. Он был всего двух с половиной дюймов в диаметре и чем-то напоминал парфюмерную склянку для крема. На крышке его красовалась тонко вырезанная круглая спираль. Роберт взвесил диск на ладони — он показался ему неправдоподобно легким.

В конверте лежал единственный листочек бумаги, на котором прописными буквами была выведена лаконичная надпись:

ПРОШУ, ПОМОГИ МНЕ.

А на обороте — торопливая приписка:

Времени совсем не остается.

Подписи нигде не было. Впрочем, Роберт и так сразу узнал почерк Адама и на несколько мгновений зажмурился.

«Наступит день, когда тебя призовут…» В его ушах до сих пор стояла эта фраза, произнесенная Адамом два десятилетия назад. Роберт вдруг ощутил во рту неприятный металлический привкус и, смяв записку, швырнул ее в выдвинутый ящик стола.

Стенки ларчика покрывала богатая инкрустация, причем резчика явно вдохновляли геометрические мотивы. Интуиция подсказывала Роберту, что ларец как-то должен открываться, но как именно — он не имел ни малейшего представления. Он снова и снова вертел его в руках, пытаясь обнаружить хоть какие-то швы или трещинки, скреб поверхность ларца ногтем — все было бесполезно. Через пять минут он снова вспотел и испытал первый приступ сильного раздражения. В какой-то момент ему даже показалось, что упрямый ларец стал больше весить. В конце концов он плюнул и передал его Кэтрин.

— Это в его репертуаре. Нет, ты только полюбуйся! Вот же чертов сукин сын! — буркнул Роберт. — Взрывать его, что ли, прикажешь?

Кэтрин приняла ларец как драгоценный дар и принялась разглядывать его самым внимательнейшим образом, поднеся почти к глазам.