Фантомные языки огня метались в камине, соперничая яркостью красок с Туманным Окном – тем, что соединяло земную и меркурианскую части бьона. Стандартный портал был, как и положено, затянут серебристым, а в Окне, ведущем к Тави, плескалась синева. Я сидел расслабившись и думая о том, как приятно вернуться домой, вернуться во всех смыслах – в свою эпоху, в свое жилище и в собственное тело. Тут было так много привычного, хорошего – ощущение данной с рождения плоти и этот прохладный холл с камином, с дверьми, ведущими в спальню, и пространственными вратами; полные жизни небеса и мирная зелень Антарда; внимание коллег; заботливый Сенеб; чай, приготовленный им, и сладкие булочки… Было и кое-что еще, не просто хорошее, а прекрасное – руки, губы и глаза Октавии. Я чувствовал, как семнадцать лет мниможизни уходят в прошлое, проваливаются в никуда, и вместе с ними тает память о Небем-васт. Я еще вспомню о ней и вспомню эти годы, час за часом, день за днем, но это будет в Зазеркалье, в континууме Инфонета, в таком же почти нереальном существовании, как моя жизнь в облике Гибли в Ливийской пустыне.

– Для вас есть еще одно сообщение, магистр, – вкрадчивым бархатным голосом произнес Сенеб. – От старого, очень старого друга. Он сказал, что не виделся с вами целое столетие, но надеется, что вы о нем не позабыли. Его зовут Саймон, ксенолог.

Я замер, приоткрыв рот, потом сунул в него остаток булочки и энергично прожевал. Саймон, надо же! Мог ли я забыть его? Нет, клянусь теен и кажжа! С ним и с Корой, моей подругой, мы работали в системе Песалави и на Панто-5, а еще на Бу-Банге, Топазе и Нейле, где похожие на стрекоз аборигены собирают мед тысячи сортов. Не всякий их мед подходит для гуманоида с земным метаболизмом, и однажды Саймон…

– Желаете связаться с вашим другом? – спросил Сенеб, прервав мои воспоминания.

– Да. Разумеется! – Я оттолкнул поднос, и тот неторопливо направился к стене, а затем исчез в щели рециклера*, оставив слабый запах чая и сдобы.

Стена с частью камина тихим перезвоном растворились в ви-проекции*. Я увидел обширный покой дисковидной формы: пол, плавно перетекающий в потолок, слабое свечение, что опоясывало комнату, нити причудливой паутины – они, казалось, вырастали прямо из воздуха. На планетарное жилище это не походило; скорее, ячейка где-нибудь в космическом поселении или на борту круизного корабля. В центре паутины парил человек – крупный, мощного сложения и почти нагой, если не считать мерцающего ореола вокруг бедер. Рядом с ним, на расстоянии протянутой руки, плавала в невесомости пара инфонетных капсул.

Человек прикоснулся к одной из паутинных нитей и сел. По его лицу, расслабленному, с полузакрытыми глазами и ярким пятном рта, скользнула усмешка.

– Тайтеро тилланаги прор опата зз'нуку!

Приветствие туземцев Нейла: чтобы твой зародышевый прор вздулся от личинок. Они придают большое значение воспроизводству потомства.

– Тайтеро зз'нукус этака ма, – произнес я, с некоторым усилием достигнув нужной артикуляции. – Чтоб у тебя тоже вздулось.

Мы захохотали, потом Саймон звонко хлопнул ладонью по голому колену:

– Не забыл еще нейл'о'ранги?

– Такое не забывается. Этот язык, эти крылатые создания и мед, который ты…

Он ухмыльнулся и тут же скорчил жуткую гримасу:

– Ни слова более, Андрей! Никто из нас не застрахован от ошибок. Кроме Носфератов, но к ним я не тороплюсь.

Это был все тот же Саймон, неунывающий и улыбчивый, как солнце в погожее утро. Я чувствовал, что нас разделяют космические пропасти, но, преодолев безмерность расстояний, его аура обволакивала меня теплом – не тем знойным и гибельным жаром, которым дышат раскаленные пески, а теплотой дружеского участия. Хоть мы трудились в разных койнах, он, несомненно, входил в мою вару* – так же, как Октавия, немногие мои друзья и бывшие возлюбленные вроде Коры. Это предполагает особую близость. Койн всего лишь общественный институт, пожалуй, единственный, что сохранился в наше время; он объединяет миллионы и уже поэтому не в силах заменить ни рода, ни семьи. Другое дело вара, своеобразное братство, где люди связаны не профессиональным интересом, а симпатией, духовной близостью и, наконец, любовью. Род и семья исчезли, но им на смену появилась вара – как знак того, что человек, хоть и сравнившийся мощью с богами, жить в одиночестве не может.

Застыв в невесомости над своей паутиной, Саймон молча разглядывал меня. Потом произнес:

– Твой дом утверждает, что прошло двенадцать дней, как ты вернулся. Но эти волосы и кожа… и эти шрамы… Крепко досталось?

– Крепко, – подтвердил я.

– Где ты был? Когда?

– В Ливийской пустыне, а после – наемником в Египте. Командовал отрядом копьеносцев, бился с эфиопами на юге, с гиксосами* на севере. Штурмовал Аварис с войсками Яхмоса.

Наморщив лоб, я перешел на певучий язык Та-Кем*, Черной Земли. Внимая этим звукам, Саймон задумчиво хмурился.

– И что это значит?

– Мы шли перед фараоном, как дыхание огненное, и растекались по земле, как гнев Сохмет*. Мы были, как львы, – терзали врагов и брали в добычу скот, зерно и серебро. Гиксосы, дети праха, бежали от нас словно гонимые ветром пустыни. – Помолчав, я добавил: – Так говорилось в папирусах Нового царства. Теперь я увидел это своими глазами.

– А где тебя приложили? – Он уставился на шрам под моей ключицей.

– При осаде Шарухена*, на юге Палестины. – Я погладил шрам пальцем. – Это железный сирийский клинок, Сай, и за него держался здоровенный аму* или хабиру*… словом, азиат твоей комплекции. Перерубил мне ребра и проткнул сердце. Смерть была быстрой.

Мой друг неодобрительно покачал головой:

– При чем тут комплекция? Мне думалось, ты ловчее…

– Ну, как было сказано, никто не застрахован от ошибок. – Поднявшись, я сделал шаг к невидимой завесе, что отделяла мою комнату от жилища Саймона. – Где же ты был все эти годы, дружище? И где ты сейчас?

– В Архибе, под кольцами Сатурна. Отдыхаю. – Он повел рукой, и потолок исчез. Там, в темной глубине, пылали звезды и, затмевая их, мерцал гигантский серебристый шар, окруженный плоским кольцом из льда, камней и пыли. Кольцо выглядело сплошным, если не считать щели Кассини, разделявшей его наружную и внутреннюю часть; звезды, сиявшие в черном провале щели, казались пойманными в ловушку светлячками. Архиба, одно из космических поселений в Сатурнианском шлейфе, славилась этим чарующим видом и всякими иными развлечениями – насколько мне помнилось, не очень шумными. Прогулки в парках под светом Сатурна, полеты к кольцу, экскурсии на Титан, Рею и Тефию плюс превосходная кухня… Еще Дом Уходящих – для тех, кто отправлялся к Носфератам. Когда-то я провел здесь несколько дней вместе с Корой, лет за семь до того, как мы расстались.

Саймон, помнивший о Коре и нашей великой, но скоротечной любви, глядел на меня с улыбкой.