Теперь Мастер прикрыл лицо руками, чтоб не было видно слёз. За него ответил пожилой плотник, один из пришедших с ним:

– Прошу простить, благородный сеньор, за то, что посмел вторгнуться в вашу беседу. Но только вы спросили, где Мастер мог видеть всё, что позже появилось на его коврах. И если мне будет позволено, я отвечу на вопрос.

Внимание гранда и всей свиты немедленно перенеслось на плотника, чья обувь на деревянной подошве едва слышной дробью по мрамору выдавала его волнение.

– Да-да! Отвечай же скорей!

Плотник, которому до этой поездки из всей знати доводилось видеть лишь поселкового священника да ещё офицера гвардии, когда тот заплутал и случайно оказался в их краях, помялся, нервно передёрнув плечами, провел рукой по вздрагивающей спине Мастера и наконец ответил, быстро выталкивая из себя слова, словно стремясь поскорее избавиться от тяжелого груза, лежащего на сердце. А Мастер едва заметно кивнул ему, словно ободряя и одобряя одновременно. Ведь всё тайное рано или поздно становится явным. И даже Великое Море Создателя в отлив обнажало у берега своё дно, показывая, что же скрывалось там, в глубине.

– Он ничего этого не видел! Он не мог ничего этого видеть! Он вообще НИЧЕГО не может видеть! – выпалил, наконец-то решившись, плотник.

– Ваш Мастер ослеп? Что с ним случилось? Когда это произошло? – наперебой, взволнованной птичьей стаей, заговорили присутствующие в зале.

– Мастер слеп от рождения. По крайней мере, так говорит старуха Мерилья. А она в поселке единственная, кто помнит Мастера с детства.

– Тогда как ему всё это удалось? Это же невозможно! – воскликнул ошеломленный гранд, который уже начал смутно догадываться, что из всего этого выйдет.

Но плотник только кусал губы и пожимал плечами.

Дворцовый зал покидали молча. Все стремились потрогать ковры, словно святыню, и бросить прощальный взгляд на старика, сгорбившегося, продолжавшего зачем-то закрывать лицо руками.

Дамы вытирали слезы. Не все, но многие. Мужчины глядели с состраданием, тоже не все. Сам гранд стоял в стороне, не зная, что тут и говорить. А кое-кто обходил стол с коврами стороной, словно они несли на себе проказу.

Лишь один взгляд абсолютно отличался от прочих. И тому имелось объяснение! Чуть было не ставший ненужным придворный ткач злобно ухмылялся, бросая косой недобрый взгляд в сторону старика.

Это именно он, придворный ткач, справедливо полагавший, что его ковры – просто разноцветные тряпки по сравнению с коврами Мастера, он отправил состряпанное корявым почерком письмо в Медина-дель-Кампо, на имя Мигуэля Морильо, известного всем и всякому Великому Инквизитору.

Талант Мастера был признан даром Сатаны. Ведь никому не дано было понять, как мог слепой человек изобразить на ткацком станке всю красоту мира. Также никто не взошёл ещё на Эверест, и поэтому горные вершины, пугающие своим величием с ковров Мастера, были названы порогом преисподней. А таинственные звери с карманами на животах прыгали в далёком тропическом буше ещё не открытого южного континента, который на картах обозначался как земля огня и попугаев, впрочем, к этому рукой посла-иезуита было ясно дописано: «Никто никогда не бывал на этой земле, поэтому мы ничего о ней не знаем». И это была не единственная ещё не открытая земля.

Старика сожгли на костре жарким августовским вечером. И толпа, наблюдавшая за этим актом веры, плевала в сторону корчащейся в огне фигуры – ведь никто из них так и не увидел шедевров Мастера. Лишь часть из его творений сумел утаить от инквизиторов тот самый гранд, который иногда запирался теперь в своей комнате, подолгу разглядывая невероятные картины, вытканные Мастером.

Объятый пламенем, сгорал завернутый в один из своих ковров Мастер. На его место в костре времени рождался пятнадцатый век. А утром, после ночного дождя, размывшего по площади пепелище, кто-то из стражников нашёл обрывок ткани: прекрасная в своём величии и раздувающая паруса, словно волосы красавицы по ветру, каравелла с названием «Санта-Мария» на борту купалась в лучах лунного света.

Ведь всё исчезает, но что-то остается после…

Чумной Доктор стоял на улице за окном, небрежно облокотившись на подоконник, и с любопытством осматривал комнату. Кажется, осматривал. Что-либо определенное сказать было трудно, – стеклянные вставки в маске были мутны и надежно скрывали глаза.

– Ну, как здоровье? – спросил он.

Голос звучал глухо, резонируя в пазухах огромного клюва. Терпко пахло чесноком и травами и чуть тянуло сладковатым запахом тления.

Она пожала плечами, не отрываясь от гобелена:

– Вроде бы никаких симптомов.

– Вроде бы или никаких? – уточнил Доктор. Она снова повела плечами, на этот раз молча.

Доктор повторил ее движение, словно запоминая.

– А в городе еще пятеро этой ночью умерли, – как бы между прочим сказал он.

Она рассеянно кивнула.

– Тебя не интересует, кто это? – Доктор наклонил голову набок, словно огромная диковинная птица.

– Не знаю, – тихо ответила она. – Не знаю. Когда-то мне было интересно… хотя нет, «интересно» не то слово, оно слишком легкое и поверхностное… совершенно не такое, каким должно быть… Когда-то я хотела знать, кто умер на этот раз…

– А теперь? – заинтересованно спросил Доктор.

– А теперь какая разница? Мы все рано или поздно умрем.

Судя по звуку, который донесся из-под маски, Доктор хмыкнул.

Она же лишь ниже склонилась к гобелену, подбирая нужный оттенок нити.

– Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? – спросил он.

Она повернулась к нему:

– Простите?

– Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? – повторил он, практически перегнувшись через подоконник. – Все жители города рады меня видеть. Они зовут выпить с ними чашечку травяного настоя, послушать их дыхание, да даже просто посидеть и поболтать. Но только не ты. Ты всегда разговариваешь со мной через окно.

– Потому что вы всегда подходите со стороны окна.

– Я делаю это с тех пор, как ты не впустила меня в дверь.

– Послушайте… – она откинулась назад, на спинку стула, и пристально посмотрела в круглые птичьи глаза. – Я здорова, а кроме меня, тут больше никого нет. Зачем вас пускать сюда? И тем более, приглашать?

– Из обычной человеческой вежливости, – пожал плечами Доктор.

– Из обычной человеческой вежливости мы когда-то впустили нищего, и посмотрите теперь, – она обвела рукой улицу.

Чумной Доктор оглянулся.

Ветер гонял по безлюдной улице перекати-поле. Видимо, занесло из пустыни, которая простиралась сразу же за городскими воротами. У стены было свалено в кучу какое-то тряпье, наверное, пытались убраться в доме кого-то из умерших, да так и не успели. Худая собака опасливо протрусила мимо, шарахнувшись от Доктора и оскалив зубы на кучу тряпья. Видимо, почуяла мертвеца.