— Не пойдет. Дороже получится, чем этот, — кивок в сторону сгоревшего блока. — Геннадий, еще можешь одолжить? — повернулся Гольдштейн к старшему Кононову.

— Увы, — развел тот руками, — сам же знаешь, когда могу — всегда пожалуйста. А сейчас — увы.

Виктор со старшим Кононовым дружили еще с института. Абсолютно разные что по внешнему виду — высокий, сильный, любимец девушек Гена и ниже среднего задохлик Витя — классический «ботаник», разве что без очков, что по характеру — Виктор тихий, спокойный, немного скрытный — и Геннадий с его взрывным норовом и душой нараспашку. В то же время они неплохо дополняли друг друга. Витя еще с первого курса тянул тогда еще просто товарища по физике, высшей математике, матстатистике и другим сложным дисциплинам, а Гена… Генка во все времена решал материальные проблемы студентов, и вообще весь быт тогда уже друзей лежал на нем.

— Значит, пока эксперименты придется временно прекратить, — грустно констатировал Гольдштейн.

Гришка состроил недовольную рожу, но промолчал. Собственные ресурсы для жутко интересных опытов Виктора у него отсутствовали.

Эксперименты… Еще в институте Витя, в детстве начитавшийся фантастики и тогда же заболевший мечтой о далеком космосе, очень заинтересовался геометрией Римана. Смесь философии и математики, на которой в результате великий Эйнштейн создал свою общую теорию относительности. А то, что в Римановом пространстве всегда можно соединить две точки третьей…[1]Виктор самостоятельно изучал Бураго с Залгаллером и Рашевского, вгрызался в тензорное исчисление и… мечтал. Мечтал, что когда-нибудь на другие планеты можно будет шагнуть так же просто, как сейчас позвонить по телефону.

— Н-да, щаз! — расхохотался Геннадий, когда однажды после вечеринки по поводу успешного окончания сессии Витя поделился своими мечтами. Они тогда только что закончили уборку комнаты общежития после веселого сабантуя и сидели, потягивая пиво из последней оставшейся бутылки, случайно — и на редкость своевременно! — обнаруженной во время уборки под шкафом.

— А с другой стороны, — глубокомысленно заявил Генка, — тот же телефон когда-то тоже был фантастикой.

После института пути друзей разошлись. Кононов, отработав три года в одном закрытом НИИ, полез в бизнес. Начал с нуля и медленно, но упорно пробивался вверх — широкий круг знакомств и неунывающий характер помогли. А вот Виктор… Сначала он остался в аспирантуре. Жить было непросто, зарплата была, по меркам XXI века, смешная, но досталось маленькое наследство, включая неплохую трехкомнатную квартиру на Васильевском острове. Старый фонд, как привыкли называть петербуржцы такие дома. А тут еще любовь… Что в нем нашла красивая студентка из Выборга, Виктор понял только после развода. Ведь говорили ему, что не надо сразу после загса прописывать жену в квартиру. Так нет, еще и, когда приватизировали, в собственники ее вписал.

— Не умеешь ты жить, Витек, — констатировал Геннадий. Они случайно встретились у метро «Чкаловская», рядом с которым Гольдштейн теперь жил один в маленькой однокомнатной квартирке. Кононов только вышел из своей скромной «Шкоды Октавии», когда опять о чем-то размышлявший Гольдштейн чуть не впилился в него. Обнялись, и бывший аспирант затащил друга к себе. Там-то Виктор и рассказал о своих злоключениях. И о том, что теперь работает в сервисной фирме, ремонтирует разную электронику.

— На жизнь хватает, а вот на… — Гольдштейн замолчал и как-то виновато опустил глаза.

Гена посмотрел на друга:

— Колись, Витька, опять что-то еще изобретаешь?

Тот молча встал и пошел в комнату из кухни, где они сидели уже почти час. Отдернув занавеску, отгораживающую угол, махнул рукой:

— Вот.

Письменный стол, на нем какая-то явно самодельная установка, подключенная к полуразобранному блоку питания стационарного компьютера и интерфейсным кабелем к раскрытому ноутбуку.

— И что это такое? — спросил Кононов, разглядывая странную помесь маленьких самодельных печатных плат, каких-то электронных модулей и опять-таки странной решетки, смонтированную на самодельном шасси из алюминиевых уголков.

— Все то же, — угрюмо пробурчал Виктор. Геннадий широко раскрыл глаза на друга:

— По-прежнему пытаешься Риманову дырку в Эвклидовой геометрии проделать? И даже до экспериментов дело дошло? — Кононов покачал головой. — Ты же сам тогда говорил, что получившиеся у тебя в результате формулы в принципе решения не имеют.

— Говорил, — в голосе Гольдштейна был какой-то надрыв, — а потом пять лет искал другой вариант. В прошлом году вроде бы нащупал один, даже вполне удовлетворительное техническое решение под него удалось собрать, — он махнул рукой на свою установку, — но где-то, кажется, опять ошибся. А может быть, и нет, но… Пробой появляется на доли секунды, и тут же срыв генерации. Никак застабилизировать не могу.

— Подожди, — Гена как-то неуверенно покрутил рукой, — ты хочешь сказать, что вот эти твои проколы пространства возможно получить при современном техническом уровне?! С помощью чего-то вроде этого?! — жест в сторону установки и огромное удивление в глазах.

— Ну, — Виктор ответил не сразу, и тон его голоса был каким-то извиняющимся, — наверно, можно предложить более совершенное решение, но у меня вот так получилось.

Кононов, обычно всегда уверенный в себе, сейчас был не просто удивлен. Ошарашен? Может быть. Вот так вот с помощью разных собранных в кучу деталюшек в XXI веке штурмовать звезды?! Как-то это совершенно не укладывалось в его голове. Стоп, а если?.. Внутри что-то предательски задрожало, когда он увидел, как Виктор щелкнул выключателем блока питания, шевельнул подключенной к ноутбуку мышкой и стал что-то быстро набирать на клавиатуре.

— Вить, а нас за эти твои доли секунды в космос не вытянет? Там ведь вакуум. Воздуха там почему-то нет, — попытался пошутить Геннадий.

— Так это же только информационный пробой, — не оборачиваясь, ответил Гольдштейн. — Физический с такой маленькой мощностью, — красноречивый жест в сторону блока питания, — да больше двух десятков километров никак не вытянуть. — Он еще пару раз нажал на клавиши, и над решеткой появилось слабое голубоватое свечение.

Гена посмотрел на него, на это свечение, бросил короткий взгляд на Виктора и опять уставился в этот слабый голубоватый свет с мелькающими внутри редкими искорками. Оно… нет, оно не завораживало, но все равно взор сам почему-то тянулся к нему. Вдруг что-то мелькнуло, и свечение погасло. Глаз никак не успел понять, что это было.

— Опять, — раздраженно протянул Виктор, — опять срыв генерации. Совершенно не понимаю, по какому закону идет эта чертова разбалансировка. — Он, похоже, уже весь был в своих экспериментах. Вообще-то Витька всегда был такой, немного не от мира сего. Сколько знал Гольдштейна Геннадий, тот всегда мгновенно погружался в какую-либо идею, если она была для него интересной.