К счастью, люди, интересующиеся скачками, не относились к разряду женоненавистников. Были женщины-наездницы, женщины-тренеры, женщины-врачи, и главным всегда оставалась победа. Пока они побеждали на скачках, их умение не подвергалось сомнению. В конце концов, широко известная Кристин Хед, в Шантийи, подготовила лошадь, одержавшую победу в бегах на приз Триумфальной Арки.

Вполне понятно, что проблемой Аксель стал ее возраст. Конечно, она носила фамилию Монтгомери и имела право начинать каждое предложение словами «Бенедикт сказал, что…», но как окружающим закрыть глаза на то, что это всего лишь девчонка, которой едва исполнилось восемнадцать? Два владельца покинули конюшню и забрали одиннадцать лошадей. Подобное могло бы продолжаться, если бы не последовавшие одна за другой победы, которые предотвратили катастрофу. В Лоншаме победа, завоеванная в суровой борьбе, подтвердила хорошие результаты.

Из санатория от Бенедикта шли приказания, советы и вопросы. Хотя он уже и не держал в руках поводья, но руководить продолжал. Аксель с такими яркими подробностями рассказывала ему о галопах по утрам и скачках после обеда, что у него складывалось впечатление, будто глазами внучки он видит все. Конечно, он мечтал о возвращении домой, и в то же время возвращение его пугало. Он теперь не тот, он умалился. Как теперь будут относиться к нему люди? С состраданием? И если он хотел стать прежним знаменитым Бенедиктом Монтгомери, то ни в коем случае не должен вызывать жалость. С этой точки зрения он должен был разработать безупречную стратегию, которую можно было осуществлять, не вставая с постели.

Всякий раз, когда одна из ее лошадей участвовала в скачках, Аксель появлялась на ипподроме в безупречном английском костюме и туфлях на высоких каблуках. На демонстрационном круге она давала наездникам последние наставления перед тем, как они сядут в седло, а после состязаний встречала их на месте взвешивания. Она обладала «глазом», знала свое дело и невольно вызывала к себе уважение. Когда у нее возникали какие-то сомнения, она звонила деду.

В ноябре Бенедикт вернулся. Он, как ни в чем не бывало, разъезжал в инвалидной коляске перед ошеломленными работниками конюшни. В течение многих недель он учился управлять коляской и теперь делал с ней все, что хотел. Аксель строго хранила тайну: она одна знала, что Бенедикту уже никогда не ходить. Для всех остальных — еще несколько месяцев реабилитации, и он вновь будет на ногах.

В доме срочно производились переделочные работы. Спальню Бенедикта обустроили на первом этаже, она была смежной с ванной комнатой и предусматривала все необходимые инвалиду удобства. Он научился достаточно хорошо обходиться без посторонней помощи, наотрез отказался считать себя калекой и не пожелал пользоваться услугами предусмотренной в таких случаях помощницы.

Доступ на тренировочный ипподром был теперь затруднен, но все решила вторая коляска — с мотором и на широких колесах. С этого дня для всего коневодческого мирка Мезон-Лаффита стало привычным видеть рядом два силуэта, Аксель и Бенедикта: ее — стоящую, его — сидящего в инвалидной коляске. Молодая женщина не катила своего деда, он двигался самостоятельно и порой даже опережал ее.

Весной следующего года он даже овладел управлением автомобилем, сконструированным специально для него на «Ситроене»’, и стал полностью независимым. Конь, из-за которого он лишился возможности передвигаться, по-прежнему находился в конюшне, но впечатления, что Бенедикт затаил на него злобу, не было. Разве что называл его «Этот одуревший конь». Кличка к коню приклеилась, а в остальном Бенедикт обходился с ним как со всеми остальными. Констану, умилявшемуся такой снисходительности, Бенедикт заметил, что у него слишком много дел, чтобы тратить время на глупости.

Да, дел действительно было немало! Прежде всего, следовало восстановить пошатнувшуюся репутацию фирмы и заставить людей принять тандем деда и внучки, а затем тренировать этих проклятых чистокровных скакунов, уязвимых так, будто они созданы из хрупкого стекла. Аксель допустила несколько промахов, пару раз сделала неверный выбор, но в целом дела конюшни шли совсем недурно. Какая другая девушка смогла бы удержать на плаву столь многочисленную престижную кавалерию?

Бенедикт полагал, что драматические страницы перевернуты, и протрубил об этом с крыши, чтобы отвратить злую судьбу.

Когда Дугласу исполнилось шестнадцать лет, он завершил занятия в подготовительном центре и начал выступать в состязаниях. Словно для того, чтобы оправдать существование деда, он тут же одержал ряд побед. Талантливый, волевой, хитрый, он сражался за победу и добивался своего. Мысль о том, что в семействе Монтгомери будет наездник, радовала Бенедикта. По окончании первого сезона Дуглас оказался во главе наездников-учеников, и это было успехом столь же неожиданным, сколь и неоспоримым. Но Бенедикт отнесся к случившемуся весьма сдержанно, поскольку заметил, что внук вырос и пополнел. Особенно заметно это стало зимой, на протяжении которой юноша внезапно вытянулся. Весной он был вынужден участвовать в скачках с препятствиями: вес уже не позволял ему выступать в гладком беге.

В Отейе Дуглас несколько раз серьезно упал во время стипль-чеза. Он казался уставшим, и первый же перелом очень напугал его. К тому же, несмотря на диету и ограничения, он продолжал полнеть. Опечаленный Бенедикт смотрел на внука и без труда угадывал, что ждет его в будущем.

В две тысячи пятом году, когда ему не было еще и двадцати одного года, Дуглас отказался от карьеры в конном спорте и покончил с верховой ездой. Он был ростом метр семьдесят пять сантиметров и весил семьдесят два килограмма. Скачки отныне были ему заказаны.

Бенедикт, не дожидаясь его окончательного решения, предпринял необходимые, на свой взгляд, меры. Достаточно осмотрительный, чтобы допустить соперничество как среди близких родственников, так и в конюшне, за несколько месяцев до того он официально назначил Аксель тренером конюшни Монтгомери. Он знал, что рано или поздно Дуглас пожелает занять конкретное место в семейном предприятии, и, назначая Аксель, тем самым перекрывал ему путь. Увы, что он еще мог сделать? За семь лет к Аксель все привыкли. Незаметно Бенедикт ловко продвигал ее вперед. Он отправлял ее пожинать плоды на ипподромах, именно ее фотографии можно было видеть в журналах, посвященных конному спорту, он не пропускал случая похвалить ее в среде профессионалов. Он даже стал регулярно уезжать в Англию, чтобы время от времени оставлять девушку одну. И следует отметить, что она достойно выходила из всех ситуаций.

В тот день, когда Дуглас задал неизбежный вопрос о своем будущем в их коневодческом бизнесе, Бенедикт вынужден был, скрепя сердце, дать понять, что определенного места для него нет. Нежному, мечтательному Констану можно было бы предложить подначальную роль, но Дуглас не принял бы ее, и Бенедикт знал это. В тот же вечер Дуглас собрал чемоданы. Он снял квартиру в центре Мезон-Лаффита и какое-то время не подавал о себе вестей. Бенедикт узнал, что он наделал много глупостей, играл, пил, короче говоря, отыгрывался за все те годы, когда был во многом ограничен ради того, чтобы оставаться в форме. Сейчас лучше было оставить Дугласа в покое и позволить вести разгульную жизнь, надеясь, что в конце концов он остепенится.