И ты в своем красном платье. Немыслимом красном платье, шелковом, с открытой спиной. Всё. Здесь можно остановиться. И какой хитрый ход, Сонь! Под твоими длиннющими, до попы, волосами этого никто вначале не заметил. А потом ты волосы забрала. Легко так: раз – и заколка. И всё, всем кранты. Всем нам кранты – учителям, родителям, девчонкам, стонущим в голос от зависти. И мужикам. Конечно, речь не о наших одноклассниках. Что о них говорить – много чести, напыщенные, прыщавые и тупые индюки. Хотя было парочку нормальных – Кротов и Тазетдинов. Всё. Кротов даже присвистнул. Тазик, Тазедтинов, тогда уже сильно нажрался и дрых в раздевалке.

А вот музыканты вообще выпали в осадок – сначала Ганка, потом ты. Ты еще опоздала, помнишь? Мне кажется – уж прости! – это был ход, чтобы ошарашить. Музыканты и ошалели – такие девочки! А никуда не денешься – все оплачено. Пилите, Шура, пилите. Со сцены не спрыгнешь – попробуй! Директриса, наша Бомба, их бы разорвала в ту же минуту.

Бомба, кстати, Ганкин брючный и пиджак без «поддевки» – как она выразилась – пережила. Только строго велела «на сиськах заколоть булавку».

А вот твою голую спину… Я помню, как все забегали – наша классная, завуч, чьи-то мамашки. Поджимали губки, кривили ротики, закатывали глазки, возмущались, всплескивали ручками: «Ох, Литовченко! Ох, и зараза! Провокаторша, шлюха! Ну, с ней все понятно – шалава. Пропадет ведь! Быстро пропадет – с такими задатками!» А тебе было на всех наплевать. Как всегда. Прости, Сонь, это не осуждение – восхищение! Мне бы так научиться поплевывать на окружающих.

А потом артисты эти возбужденные подослали ко мне казачка – поняли, что мы из одной шайки – ты, Ганка и я. Ну и выбрали самую простую и обычную – меня. И зашептал казачок, обдавая меня горячим дыханием: дескать, в пять утра мы заканчиваем – все, отбой. И приглашаем вас, девочки, на дачу. Недалеко, да и машина у нас. За полчаса домчимся. А там! Там рай, чесслово! Пруд, шашлыки, грузинское вино! Банька, девульки!

Я чуть не задохнулась от волнения и возбуждения. Нет, правда! Чуть не померла. Ну и забормотала что-то невнятное, что, типа, мне надо посоветоваться с подругами. Ха! Как будто не понимала, что волную их не я, а именно вы, мои подруги!

Ганка сразу – почти сразу – согласилась. Глаза у нее загорелись. Она уже тогда запала на этого бас-гитариста. Еще бы – такой высокий, синеглазый блондин. Все наши дурочки с него глаз не сводили. А ты, ты, конечно, завыпендривалась, Сонька! «Куда, с кем, я хочу спать!» Ну и принялась демонстративно зевать, широко и сладко. А я вообще затряслась. Я тогда насмерть влюбилась в барабанщика. Лохматый такой, в очках, как у Леннона. Вот, думаю, сейчас ты откажешься, Ганка подумает – и тоже. Ну а меня – кто спросит меня? Я – так, за компанию. Это ж понятно, кого позвали и кого ожидают. И все, пропала жизнь! Ку-ку моя женская судьба, прощай, мое счастье!

Но Ганка уже завелась:

– Сонька, поедем! Что дома торчать? Ты же не собираешься с этими уродами по Красной площади шататься?

Ты, конечно, не собиралась. А я бы пошла. И на Красную площадь – а что там плохого? Но куда я без вас?

Слава богу, ты согласилась, сделала одолжение.

На часах было три. Музыканты объявили перерыв и пошли перекусить тем, что осталось после нас, выпускников. Я видела, как они по-тихому разливали водку, но никому не сказала – не дай бог, вы откажетесь ехать! А потом всю жизнь себя не могла простить – ведь если бы не я, если бы мы не поехали туда, никакого бы романа у Ганки с этим белобрысым уродом не было. Правда, ты тогда сказала, что она приключения на свою задницу все равно бы нашла. «Свинья грязь найдет», – сказала ты, и я пришла в шок от твоих слов. Но понимала, что ты права. Всегда ее заносило куда не надо. Хотя мне ли об этом говорить, Соня.

Дача эта. Озеро, баня. Пережаренные шашлыки. Водка – рекой. Ну и мы, три дуры. И четыре вполне взрослых и опытных мужика.

Двоих лабухов сразу списали – они быстро нажрались и рухнули спать. Ты тоже ушла – уснула в гамаке. Я из окна на тебя любовалась. Нашла какой-то вытертый плед и укрыла тебя, а сама уснуть не могла. Не спалось. Барабанщик мой напился и спал, некрасиво распахнув рот и похрапывая, никакого дела до меня ему не было. Ну и слава богу, кстати. Я была очень этому рада. Моя влюбленность в него моментально прошла, когда я увидела, как он мочится с крыльца, не обращая на меня никакого внимания. Меня чуть не стошнило.

А Ганка… Ганка ушла на второй этаж с бас-гитаристом. И там состоялось ее грехопадение. Казалось бы, подумаешь! Мы уже окончили школу, так что вперед и с песнями. Но кто ж знал, что так выйдет? Песен не получилось. А получилась ее беременность. С первого раза – вот ведь, а? Да, бывает. И первый аборт. Господи, сколько абортов она от него сделала! А потом родила. Я часто думала – зачем? Неужели чтобы удержать эту сволочь?

Пьяное зачатие, как в кино. Только в жизни это куда страшнее!

Мы с тобой выбрались из этого «веселья» без потерь. А наша Ганка… А нашей Ганке не повезло. Ужасно не повезло, да, Сонь? Ну почему ей выпала такая судьба? Я задаю себе этот вопрос всю жизнь, Соня, всю жизнь! И не нахожу ответа. Вернее, ответ есть – такая судьба.

Господи, я представляю, как ты сейчас злишься! Да-да, отлично представляю, прямо вижу перед собой твое недовольное, крайне недовольное лицо. Ты думаешь, зачем я снова тебя втягиваю во все это, в эти воспоминания, которые ты наверняка назовешь сопливыми и климактерическими. Плохое надо забыть – тоже твои слова. И ты снова права! Но я не умею.

К тому же, если ты помнишь, я всегда была сентиментальной, в отличие, кстати, от вас с Ганкой. Всегда была плаксивой, тревожной. Да. И тут еще добавилось это – моя графомания. Меня и саму это пугает. Нет, честно! Прямо рука тянется к клавиатуре, ей-богу! Наверное, это гены деда Ивана – помнишь, как он обожал строчить кляузы? Просто заваливал ЖЭК, райсовет, Моссовет и что там еще, черт его знает. Помнишь, как он написал кляузу на нашу директрису, на Бомбу, когда в десятом классе нашел сигареты у меня в кармане и обвинил во всем школу. Кстати, после смерти деда я нашла его записи – типа воспоминаний. Довольно интересные записи, кстати, даже увлекательные – война, послевоенные годы, неудачи, удачи и все остальное. Веришь, написано здорово!

Бабушка говорила – и мама ее поддерживала, – что до инсульта дед был вполне нормальным и приличным человеком. Не знаю, по его воспоминаниям так не скажешь. Там на каждой странице обвинения всех и во всем – во всех его несчастьях виноваты другие: родители, жена, преподаватели, друзья, коллеги.

Когда дед ушел, я только обрадовалась. Нет, правда – признаться в этом неловко, но так и было. Сразу стало легче дышать. Мою позицию разделяли и мама, и папа – я это чувствовала. А вот бабушка горевала, да как – плакала, убивалась по нему лет восемь, до самой смерти. Знаешь, я тогда с удивлением думала – надо же, любят и таких! И за что, интересно? А бабушка говорила – у всех людей есть недостатки, а его было за что ценить и любить.

Позже я поняла – было, да. Дед всегда был добытчиком. Хорошая зарплата и все в дом. На рынок и в магазин ходил только он, со слесарями и врачами общался тоже он, за квартиру платил он – бабушка не брала в руки квитанции и не знала, как их заполнять. А на даче? Это дед развел огород и вырастил – помнишь? – помидоры с кулак и виноград. И это у нас в Подмосковье! А грибы? Он притаскивал их корзинами, даже не в грибные годы, и солил, мариновал. Какие были у него закрутки, помнишь? Как мы открывали банки с солеными огурцами и вишневым компотом? А? Он был хозяином, мой склочный дед, и был хорошим мужем, хорошим отцом и хорошим дедом. И даже тестем он был хорошим. Мой склочный, невыносимый, занудный дед Ваня.