Картинок в брошюрке не оказалось. Пришлось доставать очки и читать. Потом даже захватило. Про царевича оказалась. Сына какого-то из царей по имени Александр. Но не Македонского – точно. Тот греком вроде был, а этот наш, расейский. Царевича Николаем звали. Николай Александрович вроде. Только императором он так и не стал. Поехал в Европу – к принцессе какой-то с трудно выговариваемым именем свататься, да и так, проветриться. Мир посмотреть, себя показать да деньгой потрясти. Типа вот мы какие медведи российские, богатые да образованные. А папаша его незадолго до вояжа того в Польше бунт усмирял. Вроде много крови пролил, но в нужное положение провинцию поставил. Оказывается, Польша-то большей частью в империю входила. То-то они в двадцать первом веке с нами через губу разговаривали – не понравилось ей с медведем сожительствовать.

Ну, так вот! Тот царевич пока по заграницам мотался, задумали злые польские террористы наследника престола извести. В отместку, так сказать, за кровь братьев по революционной борьбе. Только просто пару пуль из снайперки в затылок или шахидку с пластитом под юбкой подослать в те наивные времена не комильфо было. Российская империя хоть и вся в долгах как в шелках была, а бабло на армию-то почти в два миллиона штыков находила. Шлепнешь в каких-нибудь Парижах сыночку, а батяня обидится ненароком да и полки двинет. Парижцы носом всю Парижию перероют, да злодея и отыщут, чтобы перед огорченным папашей себя обелить. Так вместо праздничного банкета по поводу успешной ликвидации видного политического деятеля конфуз мог получиться с зеленкой во весь лоб. Вот и решили злодеи тихонько сынулю травануть. По чуть-чуть гадости какой-то химической в пищу добавлять. Ее как много в организме накапливается, так сразу становится жутко неприятно. Вплоть до летального исхода.

В свите, ясно дело, и доктор присутствовал. Только знали героические борцы за самостийную Польшу, что доктором тот товарищ был, а вот врачом – нет. Туповатый, одним словом. Так он пациента своего единственного и протупил. Николай свет-Александрович даже в Ниццу лечиться было поехал, а там из всех болезней только абстинентный синдром остался, по себе знаю. И то не помогло. Прямо оттуда и отъехал в сторону дома вперед ногами. Жаль было царевича. Ярко автор его описывал. Может быть, в кои-то веки у страны нашей добрый хозяин бы образовался…

Долго я еще от книжицы той под впечатлением находился. Даже чуть было Владимира Владимировича Александром Николаевичем не назвал. Так папашу несчастливого наследника величали. И тогда на дороге именно она мне вдруг вспомнилась. Когда, судя по цвету, бронзовые монетки с профилем государя императора Александра Второго Освободителя разглядывал, из карманов дохлого татя добытые.

На самом молодом из ржавого цвета кругляков значился одна тысяча восемьсот шестьдесят первый год. А если я правильно помнил, преступный инцидент в отношении его императорского высочества случился только в шестьдесят пятом. Вот и выходило, что парнишка-то жив был еще!

Еще какая-то мысль крутилась в голове. Чем-то еще был тот шестьдесят первый год знаменит… Только вот очень трудно вспомнить то, чего, может быть, и не знаешь. И Гера-пассажир, придавленный моими припоминаниями сюжета той книжицы, подсказывать отказывался. Тоже мне помощник, прости господи…

– Вы бы, барин, за кушаком поглянули, – отвлек меня от тяжелых раздумий на ледяном ветру скрюченный на одну сторону возница. – У татей могут и ассигнации водиться…

– Как звать?

– Так-то Евграфом кличут, – подозрительно прищурился раненый.

– Гинтар!

Лицо старого слуги тут же появилось в приоткрытой двери. Надо же, услышал! Я вроде и звал негромко.

– Ты осматривал рану Евграфа. Он способен довезти нас до станции? Или лучше будет поместить его в экипаж?

– Er ist kräftig genug, dieser Russe. Kann weiter fahren[4].

И вновь я легко понял чужеземную речь. Ну крепок этот русский, так крепок. Повезло мужику. Мог и костьми лечь или инвалидом на всю оставшуюся жизнь сделаться.

А вот интересно, мой пока единственный подчиненный по-аглицки шпрехает? И по-испански? Сам-то я – точно нет. Ни тогда, ни сейчас. «Уипьем уодки» – вот и все мое знание языка лондонских туземцев…

Пока сам себя смешил прикладной лингвистикой, руки ловко обшаривали скрытые за поясом мертвеца тайники. Заботливо упакованный в кожаный кисет документ – корявые рукописные строчки с кляксами и разводами на дешевой, похожей на оберточную, бумаге, но с орленой печатью – прибрал покуда. Потом разберемся, что за пачпорта положены робингудам Каинского округа Томской губернии. А вот бумажные деньги просто потрясли. Такое впечатление, что ни о каких способах защиты купюр от подделки в этом наивном веке еще и не подозревали. Где тут ближайший магазин бытовой техники?! Дайте самый примитивный ксерокс – и я за вечер стал бы мультимиллионером. На худой конец грамотного гравера и самый завалящий печатный станок…

В загашниках мужика без головы – того, что, аки человек-паук, прицепился было к моим вещам на задке кареты, – обнаружился примерно такой же набор. Документов никаких не было, а денег чуток побольше – вот и все отличие. И среди монет в мешочке, подвешенном на грудь рядом с крестиком, нашлась пара интересных: серебряная с надписями латиницей, которую ни я, ни Гинтар прочесть не смогли, и сияющий блестящими свеженькими медными гранями пятак от одна тысяча восемьсот шестьдесят третьего года. Еще были обкусанный по краям серебряный рубль с мордой лица какого-то неопределенного царя и почти черная «сибирская» копейка. Наверняка нумизматы за эти раритеты душу бы продали, но для целей определения своего положения во времени они были бесполезны.

Чуть дальше у края дороги, печально опустив голову, стояла изможденная лошадка. Я сначала было подумал – попало что-то в глаз, раз слезы покатились… Ан нет. Жалко эту скотину было.

Но когда-то, в те далекие времена, когда животное было молодо и полно надежд, это был высокий, поджарый кавалерийский конь – не чета лохматым «собакам», впряженным в мою карету. Возможно, даже хороших кровей. Понятно, не ахалтекинец. Но с Кавказа – точно. Я с трудом верблюда от оленя отличу, не то чтобы уж крови у лошадей определить. А вот Евграф рассуждал с видом специалиста.

На этом осмотр места происшествия можно было и закончить, да водитель экипажа не понял бы. Там ведь должна была оставаться еще одна лошадка. Пришлось лезть на облучок, браться за холодные вожжи и изображать из себя отважного первопроходца.

– В лошадях, смотрю, разбираешься, – откровенно завидуя теплым варежкам раненого, сказал я, только чтобы что-нибудь сказать.

– Как же иначе, барин! – немедленно отозвался, позабыв морщить лоб от боли, ямщик. – Сами-то мы Кухтерины. Отец, царство ему небесное, Николай Спиридоныч, канским купчинам гильдейским за лошадями ходил. Чужих аки своих выхаживал. И казачкам засечным с конягами помощь оказывал. А хде он, там и я при ем.