litbaza книги онлайнРазная литератураCемиотика культуры - Сергей Николаевич Зенкин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 42
Перейти на страницу:
«опасность», но и более сложные сведения о состоянии дел, с градацией уровней опасности («норма», «тревожное повышение», «опасное повышение», «высший уровень угрозы» и т. д.). Иными словами, такая коммуникационная цепь может быть очень сложной и развитой – но в ней не будет ни одного знака, только сигналы.

Знак появляется лишь при третьем решении – если у пульта управления сидит человек, оператор, который при загорании сигнальной лампочки может не просто среагировать на угрозу наводнения (это умеет делать и машина), а понять ее: например, встревожиться, испугаться, осознать само понятие «опасность» или «наводнение». Чтобы сигналы служили знаками, в цепи коммуникации должен циркулировать смысл, а не просто информация.

Когда мы имеем дело с машиной, мы не выходим за рамки кибернетики, а кибернетику интересуют только сигналы. Но если в коммуникации участвует человек, то мы должны говорить не о мире сигнала, но о мире смысла[14].

Итак, бывает коммуникация без знаков, использующая сигналы. Чаще всего – в технике; при коммуникации между людьми сигналы обычно служат первичным материалом, опорой для знаков – например, буквы в языке представляют собой сигналы, они распознаются не только людьми, но и техническими устройствами, однако сами по себе не содержат смысла, в отличие от слов и фраз, которые из них складываются[15]. Сигнал – это носитель намеренно отправленного информационного сообщения, которое не содержит в себе понятийного смысла.

Возможна и обратная ситуация, когда «знак» или нечто вроде знака возникает вне коммуникации. Сигнал, по определению, всегда кем-то или чем-то намеренно отправлен, а самопроизвольно, без сознательного намерения возникшие факты, которые прочитываются как носители информации, будет точнее называть признаками.

Подробнее. Нередко их именуют также индексами, ссылаясь на Ч.С. Пирса, определявшего знаки-индексы по материальной причинно-следственной связи между их означаемым и означающим. В некоторых языках слова «признак» и «индекс» просто совпадают (таково, например, французское indice). В таком смысле индексами являются вообще все факты действительности: в самом деле, у любого реального факта есть причины и следствия, «знаком» которых он может стать, и тогда получается, что подавляющее большинство познавательных актов, совершаемых людьми или другими живыми существами, представляют собой «чтение» индексов (животное по запаху находит пищу и т. д.). Но, как было сказано в главе 1, семиотика культуры изучает не познавательные, а коммуникативные знаки, специально предназначенные для передачи смысла; лишь такие «настоящие» знаки, удовлетворяющие не только условию причинно-следственной связи означающего и означаемого, но и дополнительному условию преднамеренности, мы будем в дальнейшем называть знаками-индексами, отличая их от признаков, функционирующих вне преднамеренной коммуникации. Если обратиться к примерам индексов, приведенным Пирсом, то походка вразвалку, по которой опознают моряка, является признаком (она никем не предназначена для сообщения информации), тогда как знаками-индексами в строгом смысле слова будут флюгер, указывающий направление дующего на него ветра (он специально так сконструирован), или стук в дверь, которым посетитель обозначает – разумеется, намеренно – свое присутствие и просьбу его впустить[16].

Работа с признаками заслуживает более подробного описания, так как она хоть и не относится к настоящей знаковой коммуникации, но часто соприкасается с нею и даже может создавать иллюзию «общения» с каким-то партнером. Примерами такой работы может служить деятельность охотника, сыщика, врача-диагноста. Для всех троих задача ставится в одном и том же виде: есть кто-то или что-то, скрывающееся в некотором пространстве (зверь в лесу, преступник в городе, болезнь в организме), что необходимо обнаружить. При этом провести сплошное, фронтальное обследование пространства невозможно или неэкономично: нельзя прочесать весь лес, разделив его на мелкие участки, или устроить облаву, проверив всех жителей города, или непосредственно осмотреть каждый орган, каждую клетку человеческого тела. Это была бы высокозатратная, энергоемкая операция с невыгодным результатом – скажем, вместо излечения пациента придется его убить, чтобы тщательно анатомировать труп в поисках патологии (кстати, в старину анатомия и диагностика существовали как две совершенно различные области медицины, которыми занимались члены разных корпораций). Обычно охотники, сыщики и диагносты действуют иначе: анализируют информацию в поисках признаков – звериных следов, криминальных улик, болезненных симптомов. Часто это малозаметные, случайные, бросовые факты, у которых нет никакого «автора» или «отправителя»: отпечатки ног и звериных лап, клочки шерсти или одежды, грязь на обуви, пепел от сигареты, реакции и выделения организма. Такой поиск носит во многом интуитивный характер, опирается на индивидуальный опыт, а не на общественно признанную конвенцию; этому искусству нельзя научиться, прочитав учебник, здесь или вообще нет устойчивых правил, или они не заменяют практического навыка. Читаемые признаки несут информацию, но это природные «знаки», не опирающиеся ни на какой культурный код, поэтому приходится каждый раз заново интерпретировать их, заново принимать рискованное решение об их значении. Вместе с тем это не сигналы, ведь они никем и ничем не были посланы намеренно. Сам объект поиска вовсе не пытался наследить – это вынужденный, побочный продукт его деятельности: животное должно перемещаться, оставляя отпечатки лап, преступнику захотелось покурить, и он оставил пепел или окурок. Следы, улики, симптомы – это такие «знаки», которые никто не хотел посылать, их словно посылает кто-то другой, какой-то демон.

Такая ситуация эмблематически изображена в рассказе английского писателя Гилберта Кита Честертона «Сапфировый крест». По улицам города двигаются трое: гениальный сыщик, не пропускающий ни одного следа, гениальный вор, не оставляющий никаких следов, и простоватый на вид священник патер Браун, притворяющийся легкой жертвой вора, а на самом деле – тот самый демон: он идет вместе с вором, оставляя на пути всякие смешные, бросающиеся в глаза следы-улики, по которым их обоих найдет сыщик. В притче Честертона объект преследования аналитически разделен на двух персонажей: идеальный преступник ничем не обозначает своего присутствия, его никто не запоминает, он невидим в толпе, а патер Браун, напротив, воплощает его неидеальную ипостась – реального человека, который не может не наследить. Но поскольку в новелле он выступает как отдельный персонаж, то вместо случайных следов направляет сыщику намеренные сигналы: интуитивный, неформализованный поиск по уликам доводит, дооформляет до коммуникации, сигнализирует о себе.

Подробнее. С философской точки зрения след можно рассматривать как спонтанное проявление Другого, предшествующее возможной сознательной коммуникации с ним. В этом смысле след подобен лицу, которым непосредственно являет себя инаковость другого; вместе с тем след вводит перспективу времени – он всегда оставлен когда-то в прошлом, является «знаком» (мы скажем «признаком») былого. Эмманюэль Левинас писал об этом так: «Запредельное, откуда приходит лицо, значимо так, как след. Лицо находится в следе абсолютно минувшего, абсолютно прошедшего Отсутствующего […]. Но в этом смысле всякий след есть

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 42
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?