Это было зверство не только главного атеиста большевиков, но и русофоба-человеконенавистника.

Следует заметить, что Ленин поддерживал «первого барабанщика революции», тогда как Сталин относился к этим событиям мягче, считая, что достаточно большая часть казачества лояльно относилась к советской власти. И это была правда до тех пор, пока некоторые политики не перегнули палку. Она не выдержала напряжения и треснула. Спицы в колесе тачанки недовольства шагами Троцкого со стороны казачества оказались не все поломаны. Началась месть кровавой рубки.

Что касается августовского периода города Екатеринослава образца 1918 года, то власть там часто менялась. Из воспоминаний жителя города того времени Перепечи Ивана Ефимовича:

«Жили мы в водовороте перемен. Вот идут и едут петлюровцы — уставшие, невеселые, все как один в запыленных чоботях — сапогах, барашковых шапках, синих свитках и пешадралом, и на хорошо откормленных и породистых лошадях. После них в городе и близлежащих селах и хуторах появились воровские фигуры мародеров в солдатских шинелях.

Это дезертиры из воинских частей. Потом с уходом петлюровцев наступало междувластие. Местные офицеры берут город под свою охрану. На постах часто можно было видеть не солдат, а офицеров. Патрулями по городу тоже ходили офицеры младших званий, естественно, при оружии — револьверах и саблях или шашках.

Через сутки после офицерской охраны городских границ пронеслась весть: на город двигается туча большевиков. Красную кавалерию кто-то видел в балках на подступах к Екатеринославлю. И рано утром Феодосийский офицерский полк покинул казармы и в полном вооружении с пушками на повозках двинулся по направлению Крыма.

Но утром в город ворвались не большевики, а махновцы. Они тоже основательно перетрясли город. Потом все-таки явились краснознаменные большевики. Потоптались, помитинговали, постреляли, кого им надо было отправить на тот свет, и снова понеслись, как перекати-поле, куда-то завоевывать пространство для российской революции.

Утром примчался казачий атаман Шкуро со своей волчьей сотней. Волчьей стаей называлась сотня потому, что на шапках у них красовались волчьи хвосты.

У церкви состоялось богослужение в честь их прибытия. Ораторы выступали прямо сидя на лошадях. Говорили страшилки: о кровавых казнях большевиками зажиточных людей и тех, кто косо смотрел на советскую власть.

Местная публика любила перемены: каждое войско встречали цветами, улыбками и семечками. Богата была тогда Украина. Попы жили зажиточно, «…не то, что нынешнее племя».

Единственно, что плохо было, это с одеждой. Грабили людей не из-за денег, а из-за понравившейся одежонки. Из-за недостатка мануфактуры часто даже выкапывали недавно захороненных мертвецов, быстро раздевали, нередко оставляя их в непристойных позах. Евреи ставни в своих домах закрывали из-за боязни погромов, а они тут бывали часто. Казаки и не только они считали евреев моторами антирусской революции.

На следующий день пришли добровольческие части. Сутки побыли, а на следующую туманную ночь раздалось мощное «Ура!» — крики, скрип телег, и город снова взят махновцами. На этот раз они были злые, как никогда, — грабили, насиловали, убивали. Женщины и девушки прятались, кто где смогли Убегали в далекие села и глухие хутора к родственникам и знакомым».

Махновщина, так называемые вооруженные повстанческие формирования, стала родимым пятном Украины. Она врезалась в память народную бандитизмом, хаосом, бесправием и пьяным разгулом.

Та атмосфера, которая окружала губернский город в годы Гражданской войны, была одинаково характерна для сел и хуторов Екатеринославщины: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие… Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни. Разбойники разных мастей гуляли по краю.

Жилось сельчанам не здорово: каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так местные называли землепашцев, которые целыми днями пропадали в поле — от посевов до сбора урожаев. Поэтому запасы зерна прятались в земляных ямах. И не только хоронили хлеб, но и все то из продуктов, что могло быть экспроприировано непрошеными гостями. Особенно боялись отчаянных, развязных и пьяных махновцев-гуляйполевцев.

Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, — поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью, а порой и вареными яйцами порадует.

— Эти «излишки калорий — результат усушек и утрусок», — улыбаясь, говорил он супруге, кладя на стол деликатесы.

— Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», — корила его жена. — А то посадють, тогда без тебя нам всем гаплык.

— Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола, — не пудами же ношу, а крохами в кармане.

— Все равно, будь осторожен.

— Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, — пытался оправдаться Григорий.

— Тебе виднее… А мне страшно. Поймають — позора не оберешься.

— Не боись… Усе будет в норме.

— А где та норма?

— В голове! — сердился Григорий, продолжая носить то, что давали и что можно было незаметно умыкнуть. Время было нелегкое…

* * *

Часто в Котовку наведывались проездами атаманы разных отрядов, банд, сотен… Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.

— Коля, принеси дровец и разожги плиту, — попросила мать.

Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишки впрок. Через полчаса плита гудела, тяга была отменная. Ведь выложил ее друг отца — печник Спиридон Макуха.

— Такого мастера в округе не сыскать, — частенько именно так рекомендовал его селянам Григорий.

Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. Он наслаждался огненными языками, стелющимися горизонтально и устремленными из-за той же тяги в горловину дымохода. И вдруг услышал заливчатый свист на улице.

«Так свистеть может только Гриша», — подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.

— Небось, снова Гришка приглашает?

— Ага, а вы угадали!

— Трель твоего соловья уже изучила. Ну иди, иди, только трошки погуляй и домой. Сам видишь, сумасшедшие махновцы колобродят.