Разумеется, вполне возможна определённая автономия для шести губерний, в основном сельскохозяйственных, с преобладанием крестьянского населения, говорящего на местном диалекте. С чересполосицей национальностей – украинцев (они же малороссы), поляков, русских, евреев. Но говорить не то чтобы о независимости, о даже минимальной территориальной автономии уже девяти губерний, да ещё при планах присоединить к ним по меньшей мере ещё три, где на власть претендовала Центральная Рада, было просто невозможно. Потому Третий Универсал и требовал незамедлительного ответа. Отнюдь не дипломатического, нет. Предельно жёсткого, волевого. Хотя бы для того, чтобы затея киевских сепаратистов не привела к цепной реакции таких же заявлений на всех национальных окраинах.

Своё отношение к событиям на Украине Сталин изложил 17(30) ноября. В ходе переговоров по прямому проводу с Киевом. С С.С. Бакинским, членом бюро Юго-Западного областного комитета (объединял большевистские организации Киевской, Волынской, Подольской, Черниговской и Полтавской губерний), и с членом ЦК Украинской РСДРП, членом Центральной Рады и Генерального секретариата, секретарём труда Н.В. Поршем.

Начал Сталин с «признания за нациями права на полное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства». Но напомнил о том не ради того, чтобы поддержать позицию Центральной Рады, нет. Для иного. Чтобы растолковать – такие решения может принимать только народ, а отнюдь не политики, выступающие от его имени.

«Воля нации, – объяснял Сталин, – определяется путём прямого референдума или через национальные конституанты /учредительные собрания – Ю.Ж./. Если воля нации выражается в пользу федеративной республики, то правительство/Совнарком – Ю.Ж./ ничего против этого не может иметь». И добавил, повторив сказанное в Гельсингфорсе относительно Финляндии: «Что касается автономии, скажем – Украины, то она должна быть полной, не стеснённой комиссарами. Сверху недопустима никакая опека и никакой надзор над народом украинским».

Что же это – готовность признать положения Третьего Универсала? Ничуть. Как и прежде, в марте, Сталин отказывался от мысли о распаде страны. Только теперь, под давлением конкретных обстоятельств, вынужден был использовать для сохранения целостности России систему Советской власти. Повсюду без малейшего исключения для какой-либо территории.

«Власть в крае /на Украине – Ю.Ж./, – откровенно заявил Сталин, – как и в других областях должна принадлежать всей сумме рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, включая сюда и организации Рады… Мы /Совнарком – Ю.Ж./ все думаем, что абсолютно необходим съезд представителей рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины. Нам непонятно то недоверие, с которым тов. Порш относится к идее такого съезда. Мы полагаем, что вы – киевляне, одесситы, харьковчане, екатеринославцы и прочие – должны взяться за созыв такого съезда. Конечно, совместно с Центральной Радой. Если Центральная Рада откажется кооперировать с вами в этой области, что кажется нам маловероятным, то созвать его без Рады. Власть Советов должна быть принята на местах. Это та революционная заповедь, от которой мы не можем отказаться…

Ещё раз повторяю наше общее мнение: немедленно созвать краевой съезд рабочих, солдатских и крестьянских депутатов на Украине. Вопросы о Советской власти в центре и на местах не допускают никаких уступок. Иного способа образования краевой власти и иной её формы я себе не могу представить. Мне непонятно недоверие Рады к идее Советской власти».

Лишь после такого пояснения и вместе с тем прямого указания, как надлежит действовать, Сталин позволил себе дать политическую оценку Раде. Счёл её явно недемократическим учреждением. Это «понятно из того, – пояснил он, – что Центральная Рада сверху присоединяет к себе всё новые и новые губернии, не спрашивая жителей этих губерний, хотят ли они войти в состав Украины. Мы все здесь думаем, что в таких случаях вопрос должен и может быть решён лишь самим населением путём опросов референдума и проч. Поскольку Центральная Рада этого не делает, а совершенно произвольно и сверху аннексирует новые губернии, она сама разоблачает себя как организацию не демократическую».

«Съезд Советов Украины, – подвёл Сталин итог сказанному – должен дать, между прочим, мнение о способе опроса населения по вопросу о принадлежности к той или иной области».47 Иными словами, полагал нарком по делам национальностей, дело оставалось за небольшим – созывом съезда Советов на Украине. Он-то и позволит распутать тугой узел проблем, созданных киевскими сепаратистами. Ради чего, собственно, направили на юг Зиновьева, но что ему так и не удалось сделать своевременно.

Но в ещё большей степени помешали созвать съезд тогда, в середине ноября, события, разыгравшиеся в Могилёве, в Ставке. Изменившие общую ситуацию в стране, и не в лучшую сторону. Положившие, собственно, начало Гражданской войне.

Исполняя давнее желание народа, а вместе с тем и настойчивое требование к «центральной власти», выраженное в Третьем Универсале, Совнарком направил 7(20) ноября Верховному Главнокомандующему русской армии генерал-лейтенанту Н.Н. Духонину предписание обратиться к командованию германских и австро-венгерских вооружённых сил с предложением приостановить боевые действия. На следующий день, уже нотами Наркомата по иностранным делам, всем союзным странам было также предложено установить перемирие на всех фронтах и немедленно начать мирные переговоры. Тем Совнарком повторил (чуть ли не дословно) обращение папы Бенедикта XV, направленное им еще 1 августа ко всем воюющим народам.

Послы стран Антанты решили на ноты не отвечать и отныне в какие-либо официальные отношения с Совнаркомом не вступать. В свою очередь, руководители военных миссий при Ставке выразили Духонину протест в связи с нарушением Россией союзнических обязательств решать вопрос о перемирии только по взаимному соглашению. Правда, со своим демаршем они опоздали. За неисполнение предписания Духонина сместили с поста, заменив Н.В. Крыленко, одним из трёх «со-наркомов» по военным и морским делам.

Между тем, германское командование ухватилось за возможность существенно облегчить положение хотя бы на одном своём, Восточном, фронте. Поспешило согласиться приступить к переговорам, начавшимся 20 ноября (3 декабря) в Брест-Литовске. В тот же день Крыленко занял Ставку и стал свидетелем зверской расправы сопровождавших его матросов с Духониным. Стало известно Крыленко и иное. Прежний главковерх позволил находившимся в тюрьме города Быхова (неподалёку от Могилёва) руководителям августовского мятежа генералам Корнилову, Деникину, Лукомскому, Эрдели и Маркову бежать в Новочеркасск. Под защиту Донского войскового правительства генерала А.Н. Каледина, ещё 25 октября (7 ноября) отказавшегося признать Советскую власть. У которого теперь появился новый, весьма веский повод для вооружённого противостояния Петрограду (видимо, для того он и отозвал с фронта пять казачьих дивизий) – переговоры с противником.

Тем самым, стратегическое значение территории, на которую претендовала Центральная Рада, резко возросло. Ведь для того, чтобы подавить мятежна Дону, требовалось перебросить войска по железной дороге, и непременно через Харьков. Киевские же власти всё решительнее отстранялись от всего происходившего в России – 23 ноября (6 декабря) секретарь по военным делам Петлюра довёл до сведения Крыленко откровенно сепаратистское постановление Генерального секретариата, принятое на основании резолюции Центральной Рады: