— Когда же вы к своему Сергею-то поедете? — спросила Ира.

— Намек поняли, — отрапортовал Хобыч. — Вот Борьку найдем и поедем.

— Да нет, мне-то что? Гостите сколько душе угодно. Я даже вот что думаю: Аркадию-то лучше у меня остаться, а на обратном пути вы его заберете. А то куда ему с такими ногами-то?

— Ну, уж какие Бог дал, — буркнул я.

В этот момент со стороны восстановленного забора раздался крик:

— Эй, москаль, выходи! Разговор есть!

Мы обернулись и увидели рыжего Виктора. Он топтался возле калитки с ружьем в руках.

— Витька, да ты что, с ума сошел?! — завизжала Ирина, вскочив со скамьи.

Она намеревалась ринуться навстречу непрошеному гостю, но Хобыч перехватил ее за руку и удержал на месте. Виктор, воодушевленный произведенным эффектом, раззадорился пуще прежнего.

— Выходи, москаль! Разговор есть! — повторил он грозно и потряс над головой двустволкой.

— Ой, батюшки! — всхлипнула женщина.

— Спокойно, Маша, я Дубровский, — заявил Хобыч, удерживая Ирину от новых попыток вырваться и броситься навстречу Виктору.

Я сидел молча и не знал, что предпринять. Все надежды оставались на Хобыча. Было очевидно, что и рыжего Виктора, размахивавшего ружьем и злорадно кричавшего: «Выходи, разговор есть!», интересовал главным образом Толик, который стал воплощением ненавидимого глубокопровинциальной ненавистью «москаля». Я, да наверно, и все остальные понимали, что если бы Виктор начал стрелять, то в нас попал бы разве что случайно, поскольку метил бы в Толика, габариты которого к тому же позволяли не попасть в него и впрямь, если только случайно. Следует сказать, что судьба, видимо, хотела отметить внешность Хобыча соответствующей фамилией, и если б не поскупилась, был бы он не Хоботовым, а Слоновым. В общем, если в него стрелять, то в десяточку попадешь наугад, не промахнешься. Всем остальным за свою жизнь можно было не опасаться. Но с другой стороны, нельзя же спокойно сидеть и смотреть, как кто-то стреляет в твоего друга!

Аркадий неожиданно встал из-за стола.

— Аркаша, куда тебе с такими ногами-то! — завизжала Ира и, на этот раз вырвавшись, повисла у Аркадия на шее.

— Выходи, москаль, хорош за Иркину юбку прятаться! — кричал из-за забора Виктор, который хотя и лез на рожон, но, что было странно для русского человека, имел представление о частной собственности и не нарушал ее.

Воспользовавшись тем, что обо мне забыли, я выбрался из-за стола, намереваясь скрыться за углом дома, чтобы обойти рыжего со спины.

— Любезный, — отвечал тем временем Хобыч, — оставил бы ты нас в покое, а то и без того голова болит после вчерашнего самогона.

— Ты что, морда москальская! — завопил в ответ Виктор. — Самогон он, вишь, пил! А я что, по-твоему, вчера куриный помет на димедроле глотал?! Ты что, морда, думаешь, у меня на бутылку нет?!

Я понял, что теперь мы мирно точно не разойдемся, потому что Виктор, как нормальный незлопамятный мужик пережил бы то, что у него украли коня, а самому дали по физиономии, но оставить без внимания такого оскорбления, безусловно, не мог. И хотя Хобыч ничего такого не имел в виду, но рыжий понял его однозначно: мол, хвалился москаль, что сам самогон пил, а у него — в смысле, у Виктора — на это денег нет, и по этой причине он не иначе как пил настойку димедрола на курином помете.

— Ну, ужо пойду, ружье заряжу! — прохрипел он и отправился восвояси.

Он шел, на ходу выворачивая карманы, наконец, из одного из них он извлек банкноту достоинством в тысячу и, размахивая ею, прокричал:

— Вона у меня какие денежки водятся! Я те не дешевка! Ишь ты! На выпивку у меня нет! Да у меня на выпивку всегда найдется!

Едва он скрылся из виду, как мы услышали писк клаксонов и шум подъезжающих автомобилей. Мы вышли за калитку, и нашим глазам предстало весьма необычайное зрелище. По дороге через деревню медленно, но шумно передвигалась странная кавалькада. Впереди прыгал по кочкам «запорожец», за рулем которого сидел Кузьмич, а из окна справа выглядывал счастливый Василич и орал «Ой, мороз-мороз, не морозь меня!»; следом за ними двигался милицейский «уазик» и скакал привязанный к нему конь. Каково же было наше удивление, когда вся эта процессия остановилась напротив нас и — мало этого — из клетки для арестантов два дюжих милиционера — сержант-водитель и старший лейтенант — вывели Борю, одетого в грязное и рваное пальто, под которым не оказалось ничего, кроме трусов от «версаче».

— Ваш друг? — спросил сержант.

— Наш, — хором ответили мы.

— Что с тобой произошло? — попытался осведомиться я, но меня прервала Ира.

— Потом разберетесь, не видишь что ль, в каком он состоянии?! — с этими словами она обняла бледного и трясущегося от озноба Борьку и повела его в дом.

Блюстители порядка, осведомившись, можно ли у хозяюшки хлебнуть кваску, и получив утвердительный ответ, последовали за ними.

— Это я его выручил! — гордо заявил Василич и, обращаясь отдельно ко мне, поучительно добавил: — Вот, мил-человек, какая штука — жизнь! Вот если б ты мне на бутылку не дал, я б твово товарища не нашел. А теперь — вона он как с Иркой вышагивает, — Василич мотнул непослушной головой вслед удалявшемуся Борьке.

— Что же с ним случилось-то? — еще раз спросил я.

Оказалось, что ночью его понесло справлять нужду за околицу, где ему в темноте встретилась лошадь, которая так трогательно тыкалась мокрыми губами в плечо, что Боря, расчувствовавшись, решил на ней прокатиться. Он сумел вскарабкаться на нее, крикнул «но!», и лошадь понесла. А вот остановить ее он не смог, и с детства всем известное «тпру!» не помогло. В четыре часа утра жители города, разбуженные от топота копыт по асфальту, остановили невоспитанное животное, сняли с него замерзшего Борьку и доставили обоих в милицию. Позднее Василич, промышлявший в городском гастрономе, не отходя от прилавка выпил, отчего пришел в чувство и, выглянув в окно, узнал в лошади, привязанной возле местного УВД, коня рыжего Виктора. Все это мы узнали от Кузьмича, потому что сам Василич был обрадован несказанно, так как получил возможность загладить перед соседом обиду за то, что треснул ему обломком доски по лицу, и отмечал свою радость всю дорогу назад и потому никаких подробностей сообщить не мог, а лишь напоминал ежеминутно, что Борьку нашел именно он, а не кто другой, подразумевая, видимо, что за такую услугу с него не только первый долг списывается, а и недурно было б еще на одну бутылку отстегнуть, а уж он слетал бы в город с Кузьмичом. Впрочем, поскольку новых сообщений о без вести пропавших за прошедшую ночь не поступало, мы решили, что более в городе делать нечего, и на новую порцию Василичу не дали. И мы собрались уже вернуться в дом, как вдруг Хобыч воскликнул:

— А что-то давно не видно Шурика!

Так. Я ж говорил о том, как упал с полки. Это было нечто! В тот момент, когда я головой столкнулся с Борькой, ногами вышиб бутылку водки из рук Шурика, который стоял у выхода из купе и, между прочим, тоже наблюдал за тем, что творилось на улице, и также, как и Борька, успел выкрикнуть: «Смотрите, это же Аллочка!» Он все женщин примечал! Мало ему от них досталось! Про историю с Иркой вы уже знаете. Но этой истории бы не было, если б не история с Люсей, которая произошла до того.